Из сообщений древних авторов известно, как выглядели печати некоторых римских императоров и вельмож, известно и то, насколько скрупулёзно относились они к своей переписке. Так, Светоний Транквилл сообщает о первом римском императоре, Октавиане Августе, что «подорожные, бумаги и письма он первое время запечатывал изображением сфинкса, потом изображением Александра Великого и, наконец, — своим собственным, резьбы Диоскурида; им продолжали в дальнейшем пользоваться и его преемники» [Suetonius «Augustus», 50]. Изображения на печатях римских вельмож были самыми различными: на печати диктатора Суллы это была сцена пленения нумидийского царя Югурты [Plutarh «Sulla», 3], на печати Гая Цильния Мецената — лягушка [С. Plini. Sec. «N. И.», XXXVII, IV], на печати Плиния Младшего — четвёрка лошадей [Plini Junior «Epist.», X, 74], но общим было то, что любое более или менее важное письмо обязательно опечатывалось ими своей личной печатью.
Помимо опечатывания корреспонденции, ещё одной простой, но эффективной мерой контроля за сохранностью переписки было указание времени её отправления. Во всяком случае, из слов Светония Транквилла известно, что Октавиан Август никогда не пренебрегал этой мерой, «в письмах он всегда точно помечал время их написания, указывая час дня и даже ночи» [Suetonius «Augustus», 50]. Зная расстояние между адресатами, можно было приблизительно определить время, за которое гонец должен был доставить письмо. В древности не было фотоаппаратов или иных приспособлений, позволявших быстро скопировать документ. Чтобы без повреждений вскрыть опечатанный документ, переписать его и затем так же аккуратно вложить его обратно, наложив, опять же без повреждений, прежнюю восковую печать — даже если бы это и удалось сделать — требовалось немало времени. Ещё больше времени требовалось для того, чтобы сделать в тайно вскрытом документе некие не бросающиеся в глаза приписки или исправления. Таким образом, указание времени отправления письма в какой-то степени служило ещё одной мерой, гарантирующей неприкосновенность переписки.
Надо сказать, что обычай датировать свои письма был характерен лишь для I в. до н. э., когда в Римской республике шла отчаянная борьба за власть между наиболее влиятельными группировками римской знати, борьба, приведшая в конце концов к созданию Империи. Свои письма датировал тогда не только ставший императором Октавиан Август, но очень часто и другие римляне, занимавшие сколько-нибудь видное положение в обществе, о чём мы можем судить по многочисленным сохранившимся письмам известных римлян, например по переписке Марка Туллия Цицерона, Марка Юния Брута, Децима Юния Брута, Марка Антония, Сервия Сульпиция Руфа, Публия Ватиния и других. Письма датировались не всегда, но когда письмо было важным, оно, как правило, датировалось и в нём указывалось, откуда оно отправлено. Указывали обычно лишь дату написания письма, не указывая времени его написания. В дальнейшем, начиная уже с I в. н. э. и вплоть до падения Западной Римской империи, письма частных лиц, да и обычные письма императоров, как правило, не датируются, во всяком случае, этому стали уделять меньше внимания, что видно хотя бы из сохранившейся обширной переписки Плиния Младшего (62 — 113 гг.), в том числе его переписки с императором Траяном, и из сохранившейся обширной переписки Сидония Аполлинария (430–486 гг.).
Применялась в античные времена и практика, когда старший начальник отправлял своим подчинённым опечатанный приказ с указанием вскрыть этот приказ лишь в определённое время или при определённых обстоятельствах. Так, Секст Юлий Фронтин в своей книге «Стратагемы», рекомендуя полководцам, «как скрыть свои планы», приводит пример, как «Гимилькон, вождь пунийцев, желая привести свой флот в Сицилию неожиданно, не сообщил, куда направляется, а вручил всем командирам запечатанные таблички, где указан был маршрут, и приказал, чтобы никто не вскрыл табличек, если только корабль не будет отогнан бурей от курса флагманского корабля» [Front. «Strat.», I, I, 2]. Сообщение Секста Юлия Фронтина очень краткое, и, читая его, нашему современнику сложно представить себе, насколько важно было даже во времена гребных галер сохранять в тайне маршруты передвижения флота. Однако и тогда скрытность перемещения флота значила порою не меньше, чем во времена Пёрл-Харбора и битвы за Мидуэй.
Далеко не все карфагенские флотоводцы действовали столь же предусмотрительно, как Гимилькон. В ходе первой Пунической войны (264–241 гг. до н. э.), когда карфагеняне (пунийцы) боролись с Римом за власть над Сицилией, и Рим, и Карфаген, будучи отделены от этого острова морскими проливами, могли перебрасывать туда свои войска и подкрепления только морем, война между ними на море шла не менее яростно, чем на суше. Потерпев в начале войны несколько тяжёлых поражений на море, карфагеняне сумели выправить положение и в 248 г. до н. э. нанесли римскому флоту сокрушительное поражение в битве при Дрепане. Пять с лишним лет римские корабли почти не появлялись на море, лишь изредка перебрасывая подкрепления в Сицилию через узкий Мессинский пролив. Пять с лишним лет карфагеняне господствовали на море и уже думали, что будут господствовать на нём всегда. Считая, что исход борьбы на море решён, они начали относиться к римским морякам с пренебрежением. Более того, карфагеняне вместо того, чтобы как можно активнее использовать полученное преимущество, возвратили весь свой флот домой, заботясь прежде всего об экономии.
Римляне же, не скупясь ни на какие расходы, преодолев немалые трудности, построили новый флот
[208]. Пользуясь оплошностью карфагенян, этот флот, возглавляемый консулом Гаем Лутацием Катуллом, внезапно выдвинувшись к берегам Сицилии, захватил в 242 г. до н. э. оставленные карфагенянами без прикрытия сицилийские порты Лилибей и Дрепаны. Ещё ранее давно блокированная с суши в Эриксе сицилийская армия карфагенян, возглавляемая Гамилькаром Баркой, оказалась теперь в сложнейшем положении. Как пишет Полибий, «получив неожиданное известие, что римский флот находится в море и снова господствует на нём, карфагеняне тотчас снарядили свои корабли. Нагрузив их хлебом и всеми нужными припасами, они немедленно отправили флот свой в море, будучи озабочены тем, чтобы войско в Эриксе ни в чём не терпело недостатка. Начальником морских сил они назначили Ганнона. Выйдя в море и пристав к острову, именуемому Гиерою, Ганнон старался тайком от неприятелей облегчить корабли, забрать с собою годных наёмников в корабельные воины, в том числе Барку, и потом вступить в битву с неприятелем. Между тем Лутаций узнал о прибытии Ганнона с войском и угадал его замыслы...» [Polib, I, 60].
Неизвестно, каким образом Лутаций узнал о прибытии карфагенских кораблей. Неизвестно и то, откуда ему удалось узнать, что прибывшие карфагенские корабли не имеют на борту предназначенного для абордажных сражений воинского десанта, да к тому же ещё перегружены припасами, что снижало их скорость и ослабляло их возможности маневрировать. Вполне возможно, и даже скорее всего, что эти сведения, польстившись на награду, доставил ему один из карфагенских капитанов. Во всяком случае, исходя из сообщения Полибия о том, что «Лутаций узнал о прибытии Ганнона с войском и угадал его замыслы», мы вправе предполагать, что у карфагенян произошла некоторая утечка информации.
