В конце года, с 17 по 21 декабря, римляне отпраздновали Сатурналии — пышный и весёлый праздник в честь древнего бога Сатурна, низвергнутого со своего трона пришедшим ему на смену Юпитером, а с наступлением нового года начинались празднества в честь основных богов Италии. В этот раз планировалось открыть их большими гладиаторскими играми. Продумывая в преддверии нового года детали организации предстоящего праздника, Коммод, как пишет Геродиан, «пожелал выйти не из императорского дома, как это принято, а из казармы гладиаторов и предстать перед римлянами не в красиво окаймлённой императорской порфире, а неся оружие в сопровождении остальных гладиаторов» [Herodian, I, 16, 3]. Когда он сообщил об этом намерении своей любовнице Марции, женщине, которой он весьма дорожил и «чьё положение практически ничем не уступало положению законной жены, у неё было всё, что и у Августы, за исключением преднесения факела
[225]» [Herodian, I, 16, 4], та пришла в ужас. «Узнав о столь неразумном и непристойном его желании», она «сначала упрашивала и, припав к его ногам, умоляла со слезами не оскорблять Римскую державу и не подвергать себя опасности, отдавшись гладиаторам и пропащим людям», однако Коммод упрямо стоял на своём, и «ничего не добившись от него продолжительными мольбами, она ушла, проливая слёзы; Коммод же, послав за Летом, префектом претория, и Эклектом, своим главным спальником, приказал сделать все приготовления, так как он намерен переночевать в казарме гладиаторов и оттуда выступить для совершения торжественных жертвоприношений, чтобы римляне увидели его в оружии» [Herodian, I, 16, 4–5]. Услышав такое, они, как и Марция, принялись «умолять его и пытались уговорить не делать ничего, недостойного императорской власти» [Herodian, I, 16, 5], но своими уговорами вызвали лишь его гнев.
По словам Геродиана, «Коммод, раздосадованный, прогнал их, а сам вошёл в спальню, чтобы поспать, — обыкновенно он делал это в полдень; взяв материал для письма — такой, что изготовляется из липовой коры в самом тонком виде и складывается путём сгибания с обеих сторон, — он записывает тех, кого следует этой ночью казнить. Из них первой была Марция, за ней следовали Лет и Эклект, а за ними большое число людей в сенате» [Herodian, I, 17, 1–2].
Вряд ли что-либо могло помешать императору сменить своё ближайшее окружение, сохрани он своё намерение до поры до времени в тайне. Но тут Коммод допустил беспечность, стоившую ему и жизни, и трона, — «сделав запись, он кладёт эту записку на кровать, решив, что туда никто не войдёт» [Herodian, I, 17, 2].
Действительно, из посторонних в спальню императора не мог зайти никто, но «был ребёночек, совсем маленький, из тех, какие ходят без одежды, украшенные золотом и драгоценными камнями, — ими забавляются живущие в роскоши римляне. Коммод чрезвычайно любил его, так что даже часто спал с ним; назывался он Филокоммодом — и это прозвание указывало на любовь к нему государя. Когда Коммод ушёл, чтобы по обыкновению купаться и пить, этот ребёночек, попросту резвясь, вбежал по обыкновению в спальню и, взяв лежавшую на кровати записку, чтобы поиграть ею, выходит из покоя. По воле какого-то божества он встретился с Марцией. Она, также любившая ребёночка, обняв и целуя его, отнимает записку, боясь, как бы он, неразумный, по неведению не уничтожил, играя, что-нибудь нужное. Узнав руку Коммода, она была охвачена любопытством прочитать написанное. Обнаружив, что оно несёт смерть и что ей предстоит умереть прежде всех, Лет и Эклект последуют за ней, а затем будет столько казней других» [Herodian, I, 17, 3–5], Марция вознегодовала и сообщила обо всём Эклекту. Эклект ужаснулся, однако поняв, что для спасения надо действовать, запечатал записку и послал её через верного человека для прочтения Лету. Лет тут же под благовидным предлогом вернулся во дворец, встретившись с Марцией и Эклектом. Притворившись, что обдумывают важные для императора дела, они условились «лучше опередить его каким-нибудь действием, нежели потерпеть от него» [Herodian, I, 17, 7].
Открыто убить императора они не решились — Коммод был ловок и силён, а вокруг было много телохранителей, да и слуг, которые могли прийти к нему на помощь. Подумав, заговорщики решили прибегнуть к яду
[226], а дать его императору взялась Марция, «ведь она обыкновенно замешивала и подавала первое питьё, чтобы ему приятнее было пить от любимой. Когда он пришёл после купания, она, налив в чашу яду, замешав благовонным вином, даёт ему пить. Испытывая жажду после купания и упражнений со зверями, он и выпил как обычную заздравную чашу, ничего не замечая. Немедленно он впал в оцепенение и, чувствуя позыв ко сну, подумав, что это происходит с ним от утомления, лёг отдохнуть» [Herodian, I, 17, 8–9]. После этого Эклект и Марция тут же приказали всем удалиться и разойтись по домам, будто бы заботясь о покое императора. Ничего не подозревавшие придворные разошлись, и теперь никто и ничто уже не могло помочь Ком-моду Молодой и крепкий организм императора противился отраве. Через некоторое время императора вырвало. Однако заговорщики, испугавшись, что после обильной рвоты Коммод сможет уцелеть и затем расправиться с ними, и в то же время не решаясь напасть на начавшего приходить в себя императора, убедили «некоего юношу по имени Нарцисс, крепкого и цветущего, войти к Коммоду и задушить его, пообещав дать великие награды. Ворвавшись, он, схватив за горло ослабевшего от яда и опьянения Коммода, убил его» [Herodian, I, 17, 11].
Возможно, Геродиан и исказил некоторые детали, но, по его утверждению, именно «таков был конец Коммода, который процарствовал тринадцать лет после смерти отца, превосходил благородством происхождения государей, своих предшественников, красотой и стройностью тела больше всех выделялся среди людей своего времени; если же следует сказать о его мужестве, он никому не уступал в меткости и ловкости рук» [Herodian, I, 17, 12].
Благородство происхождения, красота, сила рук и даже неограниченная власть не смогли помочь тому, кто небрежно оставил свои секретные записи.
7. Как император Септимий Север, используя перехваченные письма, разоблачал своих недругов. О подложной бумаге, погубившей императора Аврелиана. Как злонамеренно искажённые письма полководца Сильвана подтолкнули его к мятежу против императора Констанция Второго. Как одно-единственное письмо императрицы Евдоксии привело к нашествию вандалов и взятию и разграблению ими Рима
Попавшие в чужие руки документы, записи или письма были оружием не менее губительным, чем мечи и кинжалы. Перехваченные письма сорвали первый заговор против Римской республики и привели к казни его участников. Перехваченное послание Гасдрубала привело к гибели всей его армии. Оставленная у себя в спальне записка погубила императора Коммода. Но этим перечень тайных операций, проведённых на территории Рима за счёт использования перехваченных писем, отнюдь не исчерпывается. Немало римских сенаторов поплатились за то, что во время междоусобной войны между императорами Септимием Севером и Клодием Альбином имели неосторожность переписываться с последним и выражать ему свою поддержку. Разгромив в 197 г. Клодия Альбина в битве при Лугдунуме и захватив его архив, император Септимий Север, вернувшись в Рим, «пришёл в сенат, взошёл на императорский трон и горько упрекал друзей Альбина, одним показывая их тайные письма, которые нашёл среди его секретных бумаг, другим ставя в вину богатые дары, посланные Альбину» [Herodian, III, 8, 6]. Многим, очень многим сенаторам их письма стоили жизни.
