Ещё больше махинаций было с птицегаданиями. С каждым полководцем следовало несколько клеток с курами, и специально отвечавшие за уход и кормление птиц пулларии докладывали командующему о том, как ведут себя куры, дабы полководец мог по поведению птиц распознать волю богов и решить, следует ли ему вступать в сражение или уклониться от боя. Боевой дух солдат, безусловно, повышался, когда они были уверены, что вступают в бой по воле богов и священные птицы предвещают им удачу, но сами полководцы больше верили себе, чем курам. Если полководец хотел уклониться от боя, кур перед ауспициями предварительно кормили и любой солдат мог увидеть, что куры не хотят есть и, следовательно, полководец уклоняется от битвы по воле богов. В случае же, если полководец хотел вступить в сражение, кур долго не кормили и они жадно набрасывались на корм, показывая, что боги обещают войску победу. Иногда в птицегаданиях случались накладки, но когда полководец считал, что следует вступать в сражение, никакие неблагоприятные предзнаменования не могли удержать его от этого решения. Так, в частности, произошло и в 293 г. до н. э., когда во время войны с самнитами консул Луций Папирий Курсор, узнав от перебежчиков о брожении в самнитских войсках и договорившись о совместных действиях со вторым консулом, своим товарищем Спурием Карвилием, собрался дать битву самнитам. «В третью ночную стражу, уже получив от товарища (т. е. от консула Спурия Корвилия) послание, Папирий молча поднялся с ложа и послал пуллария совершить птицегадание. В лагере народ всякого звания был охвачен жаждою битвы, высшие и низшие равно рвались в бой, и вождю видно было нетерпение его воинов, а воинам — нетерпение вождя. Общее это нетерпение передалось даже тем, кто вершил птицегадания, ибо пулларий, хотя куры у него не клевали, дерзнул солгать о ходе гаданий и сообщил консулу, будто они клюют в три припрыжки» [Т. Liv., X, 40, 2–4]. Консул тут же поспешил объявить войскам, что птицегадания на редкость удачны и боги благоволят делу римлян, после чего начал строить легионы для сражения. Но когда его армия уже вышла на поле боя, «между пулла-риями начался спор о птицегаданиях на этот день, а спор услышали римские всадники и, решив, что этого нельзя так оставить, донесли о сомнительных гаданиях племяннику консула» [Т. Liv., X, 40, 9]. Тот же, в свою очередь, поспешил известить об этом консула.
Ничуть не смутившись, Луций Папирий Курсор ответил племяннику так, чтобы слышали и остальные воины: «Доблести твоей и усердию слава и хвала! Что ж до того, кто был при гадании, то если он солгал хоть малость, на него самого падёт божье наказание; мне, однако, было сказано, что куры клевали в три припрыжки, а такое гадание для римского народа и войска исключительно благоприятно» [Т. Liv., X, 40, 11], после чего велел начать сражение, а не в меру болтливых пуллариев приказал поставить в самый первый ряд. Причём, когда в самом начале боя вражеское копьё поразило того пуллария, который доложил об успешных птицегаданиях, консул вместо того чтобы засомневаться в успехе, изрёк: «Сами боги участвуют в битве: кто виновен, тот и поплатился жизнью» [Т. Liv., X, 40, 13].
В итоге солдаты шли в бой в твёрдой уверенности, что им покровительствуют боги, и битва была выиграна, а у вновь назначенных пуллариев уже не возникало охоты спорить о том, как клюют куры. Куры после этого обычно клевали именно так, как нужно было консулу.
Пропагандистские трюки, которые применили для достижения победы Авл Постумий и Луций Папирий Курсор, не только не вызвали возмущения, но лишь усилили в дальнейшем их славу. Однако ещё больше прославился умением расположить к себе и сограждан, и даже врагов, а также умением использовать для поднятия личного авторитета любые людские суеверия другой и гораздо более знаменитый римский полководец — Публий Корнелий Сципион «Африканский» Старший. Как пишет о нём Тит Ливий, «Сципион был человеком удивительным не только по своим истинным достоинствам, но и по умению, с каким он с юности выставлял их напоказ. Он убедил толпу, что действует, повинуясь сновидениям и ниспосланным с неба знамениям, возможно, он сам был во власти суеверия, будто немедленно выполняются приказания и советы, данные оракулом. Он подготовлял людей к этой вере с того самого времени, как началась его политическая деятельность: когда он облёкся в тогу взрослого
[246], не проходило дня, чтобы он не пошёл на Капитолий и не посидел в храме в одиночестве и безмолвии. Без этого он не брался ни за какое дело, ни общественное, ни частное. Всю жизнь хранил он этот обычай, с умыслом или невольно внушая людям веру в своё божественное происхождение. Потому-то и разошёлся о нём тот же слух, что когда-то об Александре Великом (россказней о них обоих ходило достаточно): Сципион-де был зачат от огромного змея и в спальне его матери очень часто видели призрак этого чудища, стремительно исчезавший при появлении людей. Сципион никогда не рассеивал веры в это диво: не отрицая его и открыто на нём не настаивая, он ловко укреплял веру в него» [Т. Liv., XXVI, 19, 3–8]. Несмотря на кажущуюся примитивность и слишком явный вымысел, Сципион знал, что делал. Его уловки достигли цели — уже в двадцатичетырёхлетнем возрасте римский сенат поручил ему вести войну в Испании. «Множество таких рассказов — и правдивых и вымышленных — породило чрезмерное восхищение этим юношей: разделяя его, государство и вручило незрелому юноше такое трудное дело и такую власть» [Т. Liv., XXVI, 19, 9]. Одержанные им в дальнейшем победы в Испании и в Африке, позволившие победоносно завершить вторую Пуническую войну, тоже были одержаны не только благодаря одному лишь полководческому таланту Сципиона и его умению вести разведку и использовать агентуру, но также и благодаря его умению вести эффективную пропаганду.
Нельзя сказать, что римская знать вообще была неверующей. Это было не так. Но в Риме традиционно считалось допустимым определённое манипулирование божественными пророчествами, если это шло на пользу общему делу. В случае успеха, считалось, что боги помогли победителю. Во многом такое отношение объяснялось тем, что, хотя жрецами всегда назначались лишь представители знати, в Риме не было какой-либо особой касты жрецов. Любой знатный римлянин мог быть одновременно и жрецом, и полководцем.
Понимая, какую власть даёт обладание жреческими должностями, патриции всеми силами старались не допустить никого иного к занятию этих должностей. Но по этим же причинам разрешения занимать эти должности всячески добивались и римские плебеи и, в конце концов, добились своего. В среде высшей знати все прекрасно понимали, что обладание высшими жреческими должностями всего лишь часть общей борьбы за власть, и каждый клан старался поставить на наиболее престижные должности своих представителей. Склоки и интриги в среде высшей знати подрывали авторитет римского жречества и саму веру в богов, но среди простолюдинов было достаточно много искренне верующих.
Особенно же много верующих было среди провинциалов. И чем более невежественным было местное население, тем более успешно пользовалась этим римская знать для распространения выгодных для себя слухов, в том числе и самых нелепых.
