«Юлий — он имя возьмёт от великого имени Юла»
[251]»
Было бы неверно полагать, что все римляне, прочитавшие «Энеиду», тут же уверовали в божественное происхождение Юлия Цезаря и Октавиана Августа. Но проводимая в поэме мысль о богоизбранности римлян и их императора льстила всем римлянам, а потому значительная их часть охотно верила, если и не в божественное происхождение своего первого императора, то, по крайней мере, в великие заслуги его предков и в его законное право править римским народом. Заметим, что сама идея написания «Энеиды» принадлежала не Вергилию, а императору Октавиану Августу. К тому же Вергилия он выбрал для этого не сразу, а лишь после того, как тот за три года, по поручению богатейшего вельможи Азиния Поллиона, написал «Буколики», а затем за семь лет, по поручению Цильния Мецената, ближайшего соратника императора, написал «Георгики». Лишь после этого, убедившись в его таланте, Октавиан Август поручил поэту эту работу, а всё написанное Вергилием тщательно контролировал, причём лично. По словам упомянутого выше Сервия, «Вергилий за одиннадцать лет, по предложению Августа, написал «Энеиду», но не отредактировал её и не издал. Поэтому он потребовал её сжечь. Август же, дабы не погибло столь великое произведение, приказал Тукке и Варию отредактировать её так, чтобы убрать лишнее, но ничего не прибавлять…». Что счёл «лишним» могущественный император, мы уже никогда не узнаем. К сожалению, поскольку поэма подверглась тщательной цензуре, сохранился только её отредактированный и одобренный Октавианом Августом вариант.
Надо сказать, что не только в период Империи, но и раньше, в период Римской республики, особенно в период Поздней республики, политика оказывала очень сильное влияние на творчество римских историков и писателей. Даже если историк или писатель был достаточно знатен, влиятелен и богат, чтобы иметь возможность не думать о том, что ему могут не заплатить за его труд, он всё равно должен был взвешивать каждое своё слово. Ему приходилось думать и том, как написанное им произведение отразится на его собственном имидже, и о том, как не обидеть своих друзей и соратников. Приходилось думать также и о том, как бы не нажить себе каким-либо неосторожно положенным на бумагу словом смертельных врагов в будущем.
А такое также могло случиться, если повествование шло о конкретных влиятельных лицах. Небогатый же писатель, живший за счёт своих литературных трудов, просто вынужден был учитывать вкусы потенциальных или конкретных заказчиков.
Несмотря на эти сложности, многие древние авторы сумели создать поистине замечательные произведения, показав и филигранное владение словом, и умение честно рассказать о происшедшем, а если нельзя было рассказать правду, всё же иносказательно намекнуть на суть событий.
Однако далеко не все древние писатели были мастерами слова и далеко не все древние рукописи были шедеврами. Как и в наше время, во времена Древнего Рима издавались не только выдающиеся произведения, но и весьма посредственные. Причём нередко издатели прекрасно осознавали ничтожность некоторых из издаваемых ими произведений. Но, тем не менее, издавали их. Причиной этому была политика. Вот, например, что писал в июле 59 г. до н. э. своему другу и одному из крупнейших тогдашних римских издателей, Титу Помпонию Аттику, знаменитый римский оратор и государственный деятель Марк Туллий Цицерон: «От Вибия я получил книги. Поэт он неумелый и к тому же ничего не знает, но он не бесполезен. Переписываю и пересылаю тебе» [Письмо ХРУП, 6]. Проходит всего несколько дней, и Цицерон в новом письме вновь обращается к своему другу с аналогичной просьбой, намекнув ему о необходимости издания трудов ещё одного графомана, некоего Александра. «Книги Александра, — пишет Цицерон Титу Помпонию Аттику, — небрежного человека и плохого поэта, однако небесполезного, я отослал тебе» [Письмо XLIX., 7.].
Как и в наше время, в Древнем Риме, для того чтобы о книге узнал широкий круг читателей, её мало было написать. Автору необходимо было её тиражировать и распространить. Даже тогда, в те далёкие годы, обычный автор вряд ли мог получить известность, если бы его промоушеном не занялся какой-либо из издателей.
В Риме не было типографий с печатными станками. Издание книг велось путём их переписывания. Но уже тогда книгоиздательская деятельность была хорошо поставленным и выгодным бизнесом, заниматься которым было под силу далеко не каждому. У крупных издателей десятки хорошо обученных писцов, как правило, специально подобранных и обученных рабов, быстро и красиво переписывали по одной или нескольку страниц запущенной в издание книги, а затем сшивали их. Они же, в случае необходимости, делали и иллюстрации. Разделение труда значительно упрощало и ускоряло производство, позволяя издателям быстро выпускать десятки и сотни экземпляров нужных книг по доступной цене. Богатый римлянин, желая объявить себя поэтом или писателем, в принципе мог поручить выпуск своих «творений» своим рабам. Но даже если бы его рабы и были достаточно грамотны для переписывания книг, вряд ли они могли бы без специальных знаний и навыков переписать и сшить его книги так же быстро и красиво, как профессионально специализирующиеся на этом рабы издателей. К тому же книги надо было не только сделать, но и продать. Для этого надо было знать книготорговцев в Риме и в провинциях, надо было знать крупных покупателей и их вкусы. Всё это требовало специальных знаний и годами наработанных связей. Именно поэтому даже очень богатые люди, имеющие достаточно рабов для переписывания своих книг, редко тиражировали их своими силами, а чаще обращались для этого к издателям. К тому же для престижа автора очень важно было, чтобы изданием его книг занимался как можно более известный и уважаемый издатель. Как и в наше время, крупные издатели обычно отсеивали графоманов, предлагая своим читателям, как правило, книги достаточно высокого уровня. Однако быть поэтом или писателем в Риме было престижно, а именовать себя писателем хотелось не только тем, кто действительно умел создавать нечто достойное. Если графоман был простолюдином, с ним можно было не считаться и прямо высказать ему свое мнение о его «творчестве». Но, как видно из писем Цицерона, графоманам, занимающим более или менее важное положение в обществе, издатели в Риме нередко шли навстречу, ожидая от них каких-либо ответных услуг. В то же время обычной практикой для Древнего Рима было и не дать прозвучать какому-либо произведению, пусть даже очень значительному, если взгляды и симпатии автора не совпадали со взглядами издателя и его друзей. Во времена же гражданских войн, проскрипций и прочих неурядиц написание оскорбившего кого-либо из сильных мира сего произведения могло иметь фатальные для автора последствия. Прежде всего это касалось, конечно же, исторических произведений, а также различных политических и религиозных трактатов. Неудивительно, что даже авторы времён Римской республики, освещая те или иные вопросы жизни своего государства, далеко не всегда бывали полностью искренни. С установлением же имперского строя римским историкам и писателям пришлось стать ещё более осторожными.
Имперская цензура постепенно становилась всё более жёсткой, и некоторые произведения поэтов и писателей, а особенно произведения историков, не понравившиеся императору, могли быть изъяты и уничтожены, а их авторы подвергнуты опале, ссылке и даже казни. Это привело к тому, что историки, трудившиеся в период Империи, далеко не всегда имели возможность писать всё, что думали. Но немало писателей легко мирились с этим и, берясь за исторический труд, думали прежде всего о том, как угодить императору и его сановникам. Именно такое творчество поощрялось, принося деньги, подарки и сиюминутную славу. Сокрушаясь по этому поводу, живший во II в. н. э. Лукиан писал: «Таково большинство историков: они заботятся каждый о сегодняшнем дне и о пользе, которую надеются извлечь из истории; их, по справедливости, надо ненавидеть, так как по отношению к современникам они — явные и неискусные льстецы, а в глазах будущих поколений они своими преувеличениями ставят под сомнение весь труд историков» [Lucianos «Hist.», 13]. Высмеивая несуразицы в исторических произведениях, появившихся в огромном количестве после успешной для римлян войны с Парфией (162–166 гг.), Лукиан настаивал, что «единственное дело историка — рассказывать всё так, как оно было» [Lucianos «Hist.», 39], и, обращаясь к тем, кто только собирается писать на историческую тему, просил их «не пиши, считаясь только с настоящим, чтобы современники тебя хвалили и почитали, но работай, имея в виду будущее, пиши лучше для последующих поколений и от них добивайся награды за свой труд, чтобы и о тебе говорили: «Это действительно был свободный человек, исполненный искренности; в нём не было ничего льстивого или рабского, и во всём, что он говорил, заключается правда»» [Lucianos «Hist.», 61]. Однако к рекомендациям Лукиана прислушивались далеко не все. Обычным делом было непомерное прославление правившего императора и столь же непомерное обливание грязью свергнутых императоров и узурпаторов, статуи которых немедленно разбивались, имена вычёркивались из книг и соскребались со стен, и которым приписывались пороки, которые у них были, и те, которых не было. Панегирики же в адрес пришедших к власти императоров всегда были приторными от славословия.
