Новый Карфаген был ключом ко всей Испании. Как пишет Тит Ливий: «Город этот и сам по себе был богат, а враги ещё оставили там всё, чего требует война: было оружие, были деньги, были заложники со всей Испании. Отсюда было очень удобно переправиться в Африку: гавань была достаточно вместительна для любого флота и чуть не единственная на испанском побережье, обращённая в сторону нашего моря
[42]» [Т. Liv., XXVI, 42, 3–4]. Сципион не только осадил Новый Карфаген с суши, но и блокировал его с моря, поручив командовать всем имевшимся в Испании римским флотом своему легату Гаю Лелию. Город располагался на полуострове и имел крепкие и высокие стены, но карфагенские военачальники не позаботились о том, чтобы укрепить подступы к городу со стороны образованного полуостровом залива. На это и обратил своё внимание Сципион. Сперва он предпринял попытку штурмовать город с суши. Карфагеняне легко отбили штурм, после чего успокоились, поверив, что «город не взять ни лестницами, ни осадой: укрепления надёжны, и у карфагенских полководцев будет время прийти на помощь городу» [Т. Liv., XXVI, 45, 5]. Это и нужно было Сципиону. «Едва улеглась суматоха, как Сципион распорядился взять лестницы у раненых и утомлённых и со свежими силами идти на приступ. Ему донесли, что начался отлив; от тарраконских рыбаков, избороздивших всю лагуну на лёгких челноках и двигавшихся вброд там, где челноки садились на мель, он знал, что по мелководью легко подойти к стенам. Он взял с собой пятьсот воинов; около полудня начался отлив, а тут ещё поднявшийся сильный северный ветер погнал воду туда же, куда она и сама отходила, и так обнажил отмели, что вода была где до пупа, а где даже чуть повыше колен. Обо всём этом Сципион разузнал заранее, но объявил знамением: боги-де отвели море и спустили воду в лагуне, чтобы открыть перед римлянами путь, ещё никому не хоженный, и он приказал, следуя за Нептуном, пойти прямо через лагуну к стенам» [Т. Liv., XXVI, 45, 6–9]. Все силы защитников города были направлены на то, чтобы отбить атаку от стен, а со стороны лагуны сопротивления не было вовсе — карфагеняне считали, «что сама природа достаточно защищает город, — не было ни караула, ни сторожевого поста» [Т. Liv., XXVI, 46, 2]. Беспрепятственно войдя в город через лагуну, отборный отряд, посланный Сципионом, быстрым шагом прошёл к воротам и, взломав их, впустил римскую армию в город. После недолгого сопротивления застигнутые врасплох горожане сдались.
В плен к римлянам попало около десяти тысяч свободнорождённых карфагенян и их союзников, а также множество рабов. Чрезвычайно важным было и то, что к римлянам попали все находившиеся в Новом Карфагене заложники, взятые ранее карфагенянами у испанцев: после этого многие из испанских племён, воевавших на стороне Карфагена, перешли на сторону римлян. В гавани римляне захватили восемь военных кораблей. Помимо этого «взято было огромное военное снаряжение: сто двадцать очень больших катапульт и меньших двести семьдесят одна, двадцать три больших баллисты и пятьдесят две меньших; очень много оружия; семьдесят четыре знамени. Сципиону принесли груду золота и серебра: двести семьдесят шесть золотых чаш (каждая весом почти в фунт); серебра в слитках и монете восемнадцать тысяч триста фунтов, большое количество серебряной посуды. Всё это квестор Гай Фламиний пересчитал и взвесил. Захватили четыреста тысяч модиев~ пшеницы и двести семьдесят тысяч моднее ячменя, отбили у врагов шестьдесят три грузовых судна, некоторые были нагружены зерном, оружием, бронзой и ещё железом, холстом, спартом
[43] и разным судостроительным материалом. По сравнению со всем этим богатством Новый Карфаген сам по себе стоил малого» [Т. Liv., XXVI, 47, 5—10].
Захват Нового Карфагена был одним из наиболее тяжёлых поражений карфагенян и одной из наиболее лёгких и значительных побед римлян, а удался он лишь благодаря умело организованной римлянами разведке местности и невнимания к этому вопросу со стороны карфагенян, которые имели все возможности предотвратить катастрофу.
В рассказе Тита Ливия о взятии римлянами Нового Карфагена важно отметить, что Публий Сципион не только правильно и всесторонне организовал разведку местности и не только умело использовал полученные в результате разведки сведения для выбора направления главного и вспомогательного ударов, но и сумел весьма эффективно использовать эти сведения для поднятия боевого духа своих солдат, изобразив непонятное для простых воинов природное явление — отлив, обнаживший подходы к городу, как благоволение богов.
Римляне в массе своей были очень набожны и суеверны. Пользуясь этим, римская знать, которая в период расцвета Рима была весьма образована, нередко успешно использовала фундаментальные знания по географии и астрономии в сугубо практических, в том числе и в военных, целях. Знамениями, благоприятными или неблагоприятными, когда это было нужно, объявлялись приливы и отливы, землетрясения, извержения вулканов, появление комет и, конечно же, лунные и солнечные затмения.
Наиболее удивительным представляется не то, что римские политики и полководцы умели ловко трактовать в свою пользу любые обычные и необычные природные явления, а то, что они уже тогда часто умели правильно рассчитать не только время морских приливов, что было довольно несложно, но и время лунных затмений, что требовало серьёзных и глубоких научных знаний. Например, римский историк и военный теоретик Секст Юлий Фронтин, указывая в своих «Стратагемах», «как рассеять страх, внушённый солдатам неблагоприятными предзнаменованиями», сообщает, что некий Гай Сульпиций Галл, «чтобы солдаты не восприняли предстоящее лунное знамение как дурное предзнаменование, заранее о нём предупредил, объяснив основания и причины затмения» [Front. «Strat.», I, XII, 8].
Неискушённый читатель может счесть упоминание об этом чем-то малозначительным и не обратить внимание на столь короткое сообщение. Однако это вовремя сделанное разъяснение римским солдатам редкого небесного явления сыграло немалую роль в римской, да и вообще во всей античной истории. Дело в том, что это затмение случилось в 168 г. до н. э., в ночь перед битвой при Пидне. Войска римского консула Луция Эмилия Павла готовились к сражению с армией македонского царя Персея. Война шла уже четвёртый год. За это время сменилось несколько римских главнокомандующих, а римлянам всё никак не удавалось добиться перелома в свою пользу. Римские союзники, изнемогавшие под тяжестью военных расходов, начинали роптать, да и в самом Риме зрело недовольство затянувшейся войной. Царь Персей стянул к Пидне почти все свои силы, надеясь в случае победы заставить римлян заключить мир. Возможно, что были у царя и более далеко идущие планы: поражение римлян могло бы вызвать восстания их греческих союзников, воевавших на стороне Рима отнюдь не по доброй воле, и повлечь за собой полное изгнание римлян с Балкан.
Сойдясь на поле у Пидны поздно к вечеру, римские и македонские войска не стали сразу затевать сражение, а соорудили укреплённые лагеря. Но если ранее и римляне, и македоняне нередко уклонялись от сражения, то теперь всем было ясно, что битвы не миновать. Оба войска готовились к бою. Тут-то и пригодились римлянам, казалось бы, весьма далёкие от военного дела знания астрономии. Как пишет Тит Ливий, «как только лагерь был вполне укреплён, Гай Сульпиций Галл, войсковой трибун второго легиона, претор минувшего года, созвал с дозволенья консула воинов на сходку и объявил, что грядущей ночью, между вторым и четвёртым часом ночи, Луна — и пусть никто не почтёт это знамением — исчезнет с неба. И это, говорил Сульпиций Галл, дело закономерное и своевременное, а потому и предузнаваемое, и предсказуемое. Никто ведь не изумляется, когда луна то полным ликом сияет, то на убыли тонким рогом, ибо восход и закат светил — дело известное, и так же точно не следует принимать за чудо, что Луна затмевается тенью Земли. Когда же ночью, накануне сентябрьских нон
[44] в указанный час действительно произошло затмение, то римским воинам мудрость Галла казалась почти что божественной; македоняне же усмотрели в случившемся знак недобрый, предвестье падения царства и погибели народа, в чём не разуверил их и прорицатель. Стон и вопли стояли в македонском лагере, покуда Луна, из мрака вынырнув, не засияла снова» [Т. Liv., XLIV, 37, 5–9].
