– Не сомневаюсь, нам он окажется чрезвычайно полезен. Чем больше я узнаю о семействе Болейн и их соседях, тем сильнее радуюсь, что с нами будет человек, хорошо знакомый с этим гадючником. – Я покачал головой. – Надо будет спросить Локвуда, где, по его мнению, могла пропадать Эдит все эти девять лет. Увы, запрет упоминать о том, что незадолго до смерти она побывала в Хатфилде, связывает нас по рукам и ногам.
– Но Пэрри настаивает на этом условии.
– Боюсь, нам трудно будет одновременно сохранять лояльность и по отношению к леди Елизавете, и по отношению к истине. Остается лишь молиться, чтобы Господь вразумил нас, как это совместить.
Глава 7
За разговором мы дошли до ворот Темпл-Бар; Николас отправился в свои меблированные комнаты, а я двинулся по Чипсайду к дому Гая. У рыночных прилавков, затененных полосатыми тентами, как обычно, шла оживленная перепалка между торговцами и домашними хозяйками в белых чепцах. Однако то были отнюдь не добродушные препирательства прежних времен; покупатели торговались отчаянно, осыпая лавочников упреками в алчности и взывая к их совести; увы, цены на товары росли чуть ли не ежедневно. В куче капустных листьев, гнилых яблок и прочей дряни я заметил листок бумаги, на котором был напечатан очередной памфлет, и поднял его. То был один из многочисленных памфлетов против превращения полей в пастбища. Автор его взывал к милосердию короля, умоляя того:
«…способствовать торжеству истинной справедливости, искоренить вымогательство, оградить простых людей от притеснений и дать им возможность возделывать землю, получая таким образом средства к существованию».
А далее говорилось:
«Уповаем на доброе сердце нашего короля, неспособное мириться с тем, что овцы губят людей, оставляя их без пропитания, с тем, что один человек ради своей выгоды разрушает жизни сотен наших соотечественников».
Свернув листок, я сунул его в карман.
Гай жил в аптекарском квартале, который представлял собой лабиринт узких улочек и переулков, раскинувшийся между рекой и Чипсайдом. В витринах многочисленных аптек красовались чучела ящериц, якобы привезенных из Индии, и витые рога, якобы принадлежавшие единорогам. Гай, имевший лицензию лекаря, мог бы позволить себе что-нибудь получше крохотного магазинчика с жилыми комнатами наверху; но он жил здесь уже много лет и, подобно большинству немолодых людей, не любил перемен. Я заметил, что окна его аптеки закрыты ставнями; последние два месяца, с тех пор как Гай захворал, он перестал принимать больных. Это было тревожным знаком, ибо медицина всегда оставалась главным делом его жизни.
Я постучал, и через несколько мгновений помощник Гая Фрэнсис Сибрант распахнул дверь. Как и Гаю, Фрэнсису давно уже перевалило за шестьдесят; как и доктор Малтон, в прошлом он был монахом. Всегда склонный к полноте, в последние два года Фрэнсис сильно разжирел. За плечами у него был ранец.
– Мастер Шардлейк, да пребудет с вами милость Божия! – приветствовал он меня. – Мы вас сегодня не ждали.
Мне показалось, что во взгляде его мелькнуло смущение.
– Доброе утро. Как здоровье мастера Гая?
– Все по-прежнему, сэр, – грустно ответил Сибрант, и я заметил, какой у него утомленный вид. – Никаких улучшений. Простите, сэр, но я вынужден вас оставить. Надо отнести лекарства нашим пациентам.
– А я думал, Гай сейчас никого не принимает.
– Однако наши прежние больные требуют от нас лекарств, и я составляю их по рецептам патрона. Еще раз прошу у вас прощения, но я уже опаздываю. Пожалуйста, входите. Мастер Гай будет рад вас видеть. Он не спит.
Поклонившись, Фрэнсис пропустил меня в дом, а сам выкатился на улицу.
Оказавшись в приемной Гая, я окинул взглядом стоявшие на полках склянки, снабженные аккуратными ярлыками, и сосуды, наполненные сушеными травами. По лестнице я поднялся на второй этаж, в спальню. Мой старый друг читал, лежа в постели; в изголовье его висел старинный испанский крест с распятием. Ныне такие кресты изымали из церквей и сжигали; даже держать его дома было небезопасно, но доктор Малтон оставался убежденным католиком.
Увидев меня, медик улыбнулся. Зубы у него по-прежнему были белыми, но выглядел он скверно. Гай всегда отличался худобой, однако сейчас щеки у него так ввалились, что заострившийся нос казался огромным. Смуглая кожа, которую он унаследовал от своих предков-мавров, приобрела болезненный желтоватый оттенок. Гай и прежде был подвержен лихорадкам, объясняя это тем, что монастырь, в котором он провел бо́льшую часть жизни, располагался в болотистой местности с нездоровым климатом; но в последнее время лихорадка трепала его постоянно, даруя лишь краткие периоды отдыха, и я понимал, что бедняга совершенно изнурен.
– Да пребудет с тобой милость Божия, Гай! – произнес я.
– Рад тебя видеть, Мэтью. Вот уж не ожидал, что ты заглянешь сегодня. – Он замешкался, словно бы собираясь сказать что-то еще, но, бросив быстрый взгляд на дверь, ограничился улыбкой.
– Я только что приехал из Хатфилда и решил навестить тебя. Как твое здоровье?
Гай поднял исхудалую руку и вновь уронил ее на одеяло:
– Слаб, как муха, и постоянно чувствую усталость. И хотя всю жизнь я считал себя неплохим медиком, однако не представляю, как лечить свою собственную хворь. – Губы его вновь тронула улыбка. – Чтение – вот все, что мне осталось. – Он повернул книгу обложкой вверх, и я увидел, что это «Диалог об утешении в невзгодах», сочинение Томаса Мора. – Знаю, ты никогда его не жаловал, но этот человек создал великое учение.
– А также вошел в историю как грозный враг еретиков, без колебания отправлявший их на костер.
То был наш давний спор. Взяв книгу из рук Гая, я пробежал глазами страницу, на которой он остановился.
«Благоденствие богатого человека является источником благоденствия бедного», – прочел я.
Мне была хорошо знакома эта теория, согласно которой состоятельные люди, богатея, позволяют бедным питаться крохами своего богатства. Однако двадцатипятилетний опыт работы адвокатом убедил меня в обратном: растущее благоденствие одних людей зачастую лишает других последних источников существования. Я вытащил из кармана сложенный вчетверо листок:
– Посмотри-ка лучше вот это. Похоже, автор не согласен с Томасом Мором.
Изучив памфлет, Гай пожал плечами:
– Огораживание пастбищ началось не вчера. Томас Мор многократно выступал против этого.
– Однако, когда кардинал Уолси предложил принять новый закон, запрещающий отдавать овцам плодородные земли, Мор не поддержал его.
– Ох, вам, законникам, лишь бы спорить, – тихонько рассмеялся Малтон. – Увы, Мэтью, сейчас я слишком слаб, чтобы быть тебе достойным соперником.
– Прости. Ты в состоянии вставать?
– Лишь для того, чтобы сходить в отхожее место. Даже сидеть в кресле для меня утомительно. Ну что ж, по крайней мере, я избавлен от необходимости идти в воскресенье в церковь и средь голых стен слушать службу на английском языке. – Он сокрушенно покачал головой. – Вот уж не думал, что Англия когда-нибудь дойдет до такого. – Темно-карие глаза Гая увлажнились слезами.
