– Да, мама. Я постараюсь.
Мама кивает:
– Будем надеяться, что ты справишься.
Мама встает, и на миг Алли кажется, что от этого внезапного движения по зеркалу должна пробежать удивленная рябь. Мама кладет руку на плечо Алли, и та, не сумев сдержаться, вздрагивает. Ее тело помнит мамины руки.
– Ты должна обуздать свои нервы, Алетейя. Утром тебя ждет работа по дому, поэтому мы попрощаемся сейчас. Я буду ждать твоих писем и надеяться, что вести из дома будут хорошими.
– Да, мама. До свидания, мама.
Она мешкает у двери, желая сказать что-то еще. Что обычно говорят люди, когда их матери уезжают?
– До свидания, Алли. Закрой за собой дверь, пожалуйста.
* * *
Мэй, лежа в кровати, читает при свечах. Но совсем не то, что мама велела ей читать на ночь, отнюдь не «Путешествие пилигрима».
Мэй замечает брошенный на книгу взгляд.
– Роман отличный. Молли дала почитать. А ей – сестра, которая замужем. Тебе не понравится.
Алли начинает раздеваться.
– Как и маме, полагаю.
Мэй взбивает подушку. «Путешествие пилигрима» лежит возле изголовья кровати, чтобы можно было, заслышав мамины шаги, быстро его схватить.
– Я и не думала ей предлагать. Что она тебе сказала?
Алли просовывает голову в ворот ночной сорочки.
– Дала десять шиллингов на еду. Они велели Обри не носить нам тортов.
– Вот уж неудивительно. Десять шиллингов?
– Это больше, чем…
– Знаю, Аль. Больше, чем многим семьям, живущим в какой-нибудь миле отсюда, посчастливится растянуть на месяц. Не забывай, что я туда тоже хожу.
Это правда. Теперь по средам и субботам Мэй помогает в больнице для детей и рожениц и иногда навещает дома бывших пациентов.
Алли застегивает пуговицы на сорочке.
– Уверена, что мы справимся.
Мэй переворачивает страницу.
– Придется. И, кстати, Обри сказал, что принесет нам окорок. Говорит, нам его надолго хватит.
– Папа же ему запретил.
– Мама велела папе ему запретить. Знаю, знаю.
* * *
Два дня спустя она слышит шаги Дженни на лестнице, позже обычного, когда уже пора будить Мэй. Алли уже вычистила все камины в доме, разожгла плиту и чуть было не вскипятила воду для маминого чая. Без мамы в доме все совсем по-другому, кажется, будто его якорь медленно ползет по дну. Она вытаскивает вчерашний хлеб, чтобы сделать тосты для Мэй.
– Доброе утро, Дженни.
– Доброе. Мисс Алли, меня тут пару дней не будет. Сестра вчера вечером послала за мной.
Рука с ножом замирает.
– Сестра?
Сколько Алли себя помнит, Дженни навещает семью раз в месяц, по воскресеньям.
– Ей худо. Мне надо приглядеть за детьми. За маленькими.
Никто не приглядывает за детьми, хочется сказать Алли. Они бегают по улицам, и их заманивают в благотворительные школы и общества благоденствия при помощи тарелки супа.
Она принимается резать хлеб. Булка черствая, они с Мэй слишком мало едят, чтобы каждый день покупать свежий хлеб.
– И долго тебя не будет?
Дженни распрямляется, будто бы она уже ушла, уже перестала быть прислугой.
– Это уж как сестра поправится. Но, наверное, я вернусь до того, как ваша мама приедет. Если хотите, могу к вам заглядывать, если надо будет помочь на кухне.
Алли отрезает еще кусок, они столько не съедят.
– Не утруждай себя, Дженни. В конце концов, в следующем году мне придется со всем справляться самой. А у тебя, наверное, будет полно хлопот с детьми. – Она взглядывает на нее. – Я, разумеется, напишу маме.
Дженни пожимает плечами:
– А как еще, мисс. Ваша мама всегда была добра к Энн. Посылала ей всякие вещички для детей.
– Мама ко всем добра, – говорит Алли. Не то что она. Ей кажется, что сейчас она вонзит нож в пухлый живот Дженни и даже глазом не моргнет. – Ты уйдешь прямо сегодня?
– Боюсь, что так, мисс. Сестра лежит, не встает.
– Хорошо, Дженни. Сообщи, если мы можем чем-то помочь.
Ей не хочется никому помогать. Ей придется безо всякой помощи справляться с домашним хозяйством, ходить в школу и готовиться к экзаменам, и она не позволит – не позволит! – этой якобы больной сестре Дженни поставить под удар свою будущую карьеру.
– Сообщу. До свиданья, мисс. Не забудьте про заказ у бакалейщика и про счет от мясника и смотрите, чтобы мисс Мэй снова не забыла мешочек с синькой в воде для полоскания. Вашей маме не понравится, если она вернется, а белье все синее.
Господи Боже, стирка. Им же придется стирать белье, целый день стирки. А потом еще и гладить.
– До свидания, Дженни. Надеюсь, твоя сестра скоро поправится.
– Уж конечно, мисс.
* * *
Она сразу идет будить Мэй.
– Дженни ушла. Ушла надолго. А завтра – стирка.
– Что?
Мэй садится в кровати, на лицо падают спутанные волосы, изо рта у нее кисловато пахнет. Алли рассказывает, в чем дело.
Мэй откидывает волосы, облизывает пересохшие губы.
– Странно, что и двух дней не прошло с отъезда мамы, как Энн взяла и заболела.
– Люди ведь болеют. Особенно в тех краях.
– Раз в шестнадцать лет и ровно тогда, когда мы не можем без нее обойтись?
– Бывали и другие случаи, когда мы не могли без нее обойтись. Когда ты родилась. Когда у папы высыпал лишай. Когда мы болели корью. Когда бабушка умерла.
– Но тогда с нами была мама. И она еще относила Энн суп.
Они переглядываются. Нет. Они не пойдут проверять, сказала ли Дженни правду. А толку?
– Нам придется стирать самим, – повторяет Алли.
Мэй скручивает волосы на затылке.
– Может, отошлем в прачечную?
– С десятью-то шиллингами? А есть мы тогда что будем?
Мэй опускает руки, волосы снова рассыпаются у нее по плечам.
– Есть можно поменьше. Пусть Обри нас покормит. Ему ведь кто-то стирает белье.
– Его хозяйка, – говорит Алли. – Думаешь, она не удивится, если вдобавок к белью Обри ей придется постирать шесть нижних юбок и восемнадцать панталон?
Они обе размышляют о белье Обри. Алли качает головой.
– Я хотела сказать, что Обри, наверное, знает, куда отдать белье в стирку, только и всего.
– Мама придет в ужас. Она никогда не отдавала белье в прачечную.
