Мэй откидывает одеяла.
– Мамы здесь нет. Ей незачем об этом знать.
– Нет, Мэй. Она же нам доверяет. Мы должны доказать ей, что можем исполнить все ее пожелания.
– Никто, – отвечает Мэй, – не может исполнить всех маминых пожеланий.
* * *
В обед она остается сидеть в школьной гостиной, снова повторяя алгебру. Нужно ли снимать пуговицы с папиного белья, перед тем как его кипятить? Сколько нужно крахмалить наволочки? Раньше она никогда не гладила кружевные воротнички, которые папа подарил маме, как проверить, что утюг не перегрелся? Она встряхивается. Алгебра. Что бы там ни вышло со стиркой, сейчас нельзя забывать об уроках. Но нельзя, чтобы мама, вернувшись, подумала, что она и вправду ленивая и слабая, что ей не под силу даже позаботиться о себе и Мэй. Но ей нужно учиться, нужно всецело сосредоточиться на занятиях. Она снова решает задачу, и в этот раз у нее получается совсем другой ответ. Вот ведь! Начинай заново, теперь будь внимательнее.
Открывается дверь. Мэй.
– А, замечательно. Так и думала, что ты здесь. Шарлотта зовет меня к ним домой пить чай. Я подумала, так мы сэкономим на еде.
Она откладывает перо.
– А как же стирка? Одна я не справлюсь.
Мэй пожимает плечами:
– Завтра постираем. Или отошлем прачке. Не переживай, Алли, это просто стирка.
– Это не просто стирка, Мэй. Там мамин кружевной воротничок, и раньше я никогда не стирала папино белье, а еще все надо накрахмалить, подсинить, выколотить, отгладить, а вдруг пойдет дождь, а мы будем в школе и не сумеем занести белье домой, тогда придется его перестирывать. И даже когда ты в гостях, мне все равно надо есть. Ничего мы не сэкономим, только больше хлеба зачерствеет и испортится.
Мэй крутит дверную ручку, глядя, как задвижка ездит туда-сюда.
– Аль? Ты как будто нервничаешь. Другие люди ведь тоже стирают белье, и ничего.
– Нет, другие люди не стирают белье, когда готовятся к экзаменам. Не в одиночку. Мэй, мама очень рассердится, когда вернется и увидит, что мы не постирали белье, что дома грязь и беспорядок и что мы сидим без еды.
– Мама вернется только через две недели, у нас еще много времени. Хочешь, постираем в субботу? Когда я вернусь из больницы. И нет у нас никакого беспорядка.
Алли швыряет книгу на стол.
– Так будет. И грязь будет. Нельзя стирать в субботу, Мэй, ведь тогда нам придется сушить и гладить белье в воскресенье. И с каждым днем стирка только накапливается – полотенца, тряпки, простыни, одежда, в которой мы ходим. Ты не можешь вот так взять и уйти, а меня оставить со всем этим разбираться.
– Я уже пообещала Шарлотте. Чай будет детский
[22], с сэндвичами. У меня, наверное, получится так наесться, чтобы потом не ужинать. Ее брат проводит меня домой.
– Мэй!..
Мэй уходит. Алли хочется подержать руку над свечой, прижечь кожу на бедрах до волдырей. Она прикусывает кожу у основания большого пальца – до крови, до расползающегося на языке железистого вкуса. И только потом спохватывается, что след укуса на руке выдаст в ней умалишенную.
* * *
Она ведь не впервые одна дома. Быть того не может, Дженни ведь часто уходит, то за покупками, то на почту, да и мама редко бывает дома. Но что-то в окружающей ее тишине, в равнодушии самого дома сковывает ее по рукам и ногам, будто сон. Она переобувается, вешает пальто, словно бы двигаясь сквозь толщу воды. Нужно вымыть руки, мама всегда велит им мыть руки после школы. Мыло размякло, потому что Мэй забыла его в воде, и оно расползается у нее по рукам длинными соплями. Если теперь положить его на место, в проволочную мыльницу, оно все вытечет. Может, положить его на промокашку? Полотенце сырое. Она идет в столовую, вроде бы в левом ящике буфета еще оставались промокашки. До заката еще несколько часов, но мрак уже собирается по углам, как пыль. Палец застревает в ручке ящика. Промокашки, наверное, под щеткой, которой смахивают крошки со стола, с потускневшей серебряной спинкой. В ящике одни крошки, промокашек нет. Надо начистить щетку. Маме не понравится, что она потускнела. Салфетка для серебра на кухне. Проходя мимо гардероба, она замечает, что у него приоткрыта дверца, потому что папин макинтош сполз с вешалки и не дает ей закрыться. Она вытаскивает макинтош и перевешивает его, на этот раз как надо, застегнув все пуговицы. Дом вокруг поскрипывает, два этажа и десять пустых комнат у нее над головой. Какую часть кубического объема дома она занимает? (Архимед подумал об этом, сидя в ванне, но, должно быть, тысячи людей до него видели, что тело вытесняет часть воды, и просто не считали это чем-то из ряда вон выходящим?) Не слишком-то большую, наверное. Она закрывает дверцу гардероба, идет на кухню. Салфетка для серебра. Мэй оставила на столе масло, прислонив к нему перемазанный в масле нож. Алли накрывает масленку крышкой, относит ее вниз, в кладовую, моет нож, вытирает, убирает в ящик. У раковины лежит чайное ситечко с остатками заварки, которую нужно вытряхнуть и разложить тонким слоем, чтобы она успела до завтра высохнуть, когда нужно будет чистить ковры. Что ей было нужно? Салфетка для серебра. Нужно сделать латынь на завтра и подготовиться к завтрашней лекции по анатомии – перечитать конспект с прошлой недели. Щетка потускнела. Мама рассердится. Она стоит в сумеречной кухне с салфеткой в руке, и в голове у нее роится латынь.
* * *
Алли разобрала белье для стирки и замочила его еще накануне вечером, когда Мэй уже спала. Она и раньше это делала для Дженни: простыни, скатерти, полотенца и салфетки замочить в теплой воде с содой; кухонные полотенца и тряпки прокипятить с хлорной известью, выполоскать и замочить в свежем растворе хлорной извести; белье, ночные сорочки, нижние юбки и папины рубашки замочить в холодной воде. На ее панталонах и одной нижней юбке кровь, почти все папины манжеты в чернилах, а на его выходной сорочке пятно – похоже, от красного вина. Она отпарывает от черной юбки лиф маминого уличного платья, который выкрашен синькой. Она потом попросит Мэй, которая лучше нее управляется с иголкой, пришить его обратно. Теперь она понимала, почему мама вечно настаивает на том, чтобы они одевались попроще, а кружева считает признаком морального разложения. Когда она просыпается, еще совсем темно, так темно, что она дожидается, когда напольные часы прозвонят четыре раза, чтобы убедиться, что ей и вправду пора вставать. Пока нашаривает туфли и пробирается вниз, холодный воздух кусает ее за ноги. Прежде всего нужно растопить плиту и нагреть котел. Спичка вспыхивает, выхватывает из темноты круглый чугунный бок с рыжим огоньком в центре. Дрожа и кутаясь в шаль, она помешивает щипцами замоченное белье. Ночью она решила, что лучше сразу выстирать постельное белье и скатерти и успеть выполоскать все в третий раз до того, как они уйдут в школу. Прополоскать вещи с синькой, выстирать остальное белье, полотенца и мамино платье, у которого на юбке снаружи пятна крови, а подол весь в грязи, они успеют и после школы – правда, есть им придется один хлеб с маслом, если у них вообще будет время поесть. Она идет наверх, чтобы разбудить Мэй, которая, даже засыпая, настаивала, что им нужно или «кого-то позвать» или «кому-то это все отнести».
