* * *
Мама Анни сдержала свое обещание и пригласила Алли на чай. Обычно она принимает гостей по средам и очень надеется, что тетя Мэри и Алли как-нибудь ее навестят, а пока что она попросила Анни позвать к ним Алли в субботу, после занятий. Не беспокойтесь, говорит Анни, мама прекрасно знает, что по средам у нас лекции, но ей нравится соблюдать этикет. Я не хочу туда идти, говорит Алли тете Мэри. Мне нечего надеть, и я не знаю, как вести себя с дамами во время чаепития. Ну, отвечает тетя Мэри, тебе хочется иметь друзей? Хочется, чтобы Анни стала твоей подругой? И, раз уж на то пошло, ты же хочешь лечить дам, когда станешь врачом? Если хочешь, тогда пора привыкать и к чаепитиям. Я не буду принимать пациентов за чаем, говорит Алли, и людям нет дела до фасона твоего платья, когда они скулят от боли и боятся умереть. Разумеется, говорит тетя Мэри, но, я надеюсь, платить-то они тебе будут совсем в другом состоянии. Так что прими это приглашение, похоже, тебе нужна как раз такая подруга, как Анни. Словно бы Анни можно прописать Алли как лекарство.
Она принимает приглашение еще и потому, что не знает, как отказаться, но утром просыпается в тревоге, с полным отсутствием аппетита, и даже утренняя лекция о парезе конечностей не занимает полностью ее мыслей. В час дня Эдит сядет на поезд до Рочестера, ее отец каноник в тамошнем соборе. Она впервые поедет на поезде без сопровождения, и она повторяет направо и налево, что совсем не нервничает, что она не как ее сестра, которая даже в парк одна выйти боится и дрожит, стоит Эдит заговорить о медицине. Алли припоминает, что творилось в парках в Рочестере во время демонстраций против Закона о заразных болезнях, и думает, что сестра Эдит поступает весьма разумно. Она осторожно натягивает пальто, ткань пообтерлась на локтях, нельзя, чтобы ее видели в заплатанной одежде. Сейчас она предпочла бы встретиться лицом к лицу со всеми портовыми грузчиками Рочестера и Чатема вместе взятыми, чем идти пить чай к миссис Форрест.
Дети собираются идти к кому-то на день рождения и в эту субботу шумят громче обычного. Джорджу не нравится заварной крем, и он сплевывает его в тарелку Фредди, нянька уводит его в детскую, чтобы наказать, для этих целей она там держит большую щетку для волос. Дядя Джеймс кладет вилку, морщится, словно бы и его ожгло болью, которую предстоит испытать Джорджу, но не говорит ни слова. Алли заметила, что такое у него правило – ни во что не вмешиваться. Я думала, бабушка была против телесных наказаний, сказала Алли тете Мэри, заслышав шлепки и вопли из комнаты снизу. Мама всегда говорила, что насилие порождает насилие. Элизабет, наверное, как и мама, ответила тетя Мэри, предпочитает более медленные и болезненные способы наказания, а просто отшлепать провинившегося – это и быстро, и действенно. Будь это действенно, думает Алли, вы бы не шлепали их так часто – точнее, не велели бы няньке их шлепать. Она вспоминает свечное пламя. Здесь все дело в самодисциплине, ребенок ничему не научится, если боль ему причиняет чужой человек. И маме хотя бы доставало смелости испытывать свои наказания на себе, знать, как кожа краснеет, вздувается, лопается. Алли ни разу не слышала, чтобы тетя Мэри отчитывала своих детей, и уж тем более – сама их наказывала.
Когда порядок восстановлен и слуги убирают со стола, дядя Джеймс уезжает к себе в клуб. Тетя Мэри вытирает губы салфеткой, поворачивается к Алли:
– Ну что, дорогая, поглядим, что у тебя там с платьями?
Алли идет наверх вслед за шелковой юбкой тети Мэри. Она точно такого же цвета, как листья кувшинок на самых знаменитых папиных обоях. Оранжевые рыбки, думает Алли, подол хорошо бы расшить золотыми рыбками.
В жидком зимнем свете разложенная на покрывале одежда Алли кажется совсем неказистой. Чиненая-перечиненая, юбки широкие и немодные, пошитые так, чтобы можно было их носить без корсета, мешковатые блузки – такую одежду обычно не покупают даже у старьевщиков. Она вся синего и серого цвета, застиранного до одинакового неопределенного оттенка. Алли впервые задумывается о том, почему папа, который так любит ласку бархата, шуршание шелка и сполохи ярких цветов, не купил ей ни одного платья. Или хотя бы Мэй, которая бы уж точно оценила красивый наряд.
Тетя Мэри складывает на груди обтянутые зеленым шелком руки, сминая кружевные рюши манжет.
– А вечернее платье? – спрашивает она. – Не сегодня, конечно, не для чаепития.
Алли качает головой:
– В нем не было нужды.
– Должна же была твоя мама давать обеды.
Алли прислоняется к кроватному столбику.
– Для друзей, которые знали меня с самого детства. Она уже давно не устраивает обедов для папиных клиентов.
Тетя Мэри кивает:
– Ну да, ну да. Но ты же знаешь, что я даю обеды.
Тетя Мэри дала уже два званых обеда, и всякий раз для этого требовалось нанимать дополнительную прислугу и откладывать стирку, дети пробавлялись довольно скудным ужином в детской, а Алли отговаривалась занятиями и не выходила к гостям.
– Мне это пригодится для работы? – подсказывает Алли.
– Да, дорогая. Знаешь, и тебе придется когда-нибудь по работе посетить званый обед. В определенных кругах пациенты ждут этого от своих врачей. Или какие-нибудь светские мероприятия для учредителей. Бывают же больничные балы?
– Высшее общество меня не интересует. Я намереваюсь возглавить больницу, где будут помогать тем, кто страдает и умирает в одиночестве.
Тетя Мэри улыбается.
– Весьма похвально. Но тебе нужно будет завязать знакомства с теми, кто может пожертвовать средства на такую больницу. Ну же, моя дорогая. Позволь своей легкомысленной тетке внести в твой успех небольшую лепту. Я лишь добавлю тебе чуть-чуть лоска.
Алли переминается с ноги на ногу.
– Право же, тетя Мэри, нечего мне делать на званых обедах. Я всего-то хочу сегодня не опозориться.
– Вот с этого мы и начнем. Идем-ка, посмотрим, что найдется у меня гардеробной.
Разумеется, в гардеробной тети Мэри нет почти ничего, что можно было бы надеть без туго зашнурованного корсета, да и Алли выше ее на целых четыре дюйма. Ярких цветов, которые так любит тетя Мэри, она носить тоже не станет. Сказала бы я, говорит тетя Мэри, что всякий, кого воспитала моя мать, повзрослев, захочет ходить только в алом да малиновом, но твоя мама опровергнет мои слова. Хотя кто знает, чего на самом деле хочет твоя мама, ты и сама, верно, уже убедилась в том, что поступки людей зачастую на удивление расходятся с их желаниями. Хотела бы я поглядеть на Элизабет в бирюзово-зеленом шелке. Она сует Алли бахромчатую шаль грифельного цвета с призрачным черным перистым узором и черную юбку, сшитую, когда тетя Мэри ждала Джорджа и носила траур по бабушке, и которую она потом так и не отдала в переделку, потому что терпеть не может ничего черного. Юбка такая широкая, что тетя Мэри велит Алли придерживать ее руками и посылает за Фанни, которая принимается подшивать да подкалывать, но всю ее работу придется распустить, когда Алли нужно будет снять юбку. Если надеть ее без кринолина, то она почти прикроет ободранные ботинки. Пальто она в гостях снимет, ну а со шляпой ничего не поделаешь. Если это чаепитие, а не простой светский визит, говорит тетя Мэри, то шляпу ей предложат снять. Но как бы там ни было, а для дочери преуспевающего человека это совершенно возмутительно. Ей пора покупать новую одежду, и если Алли не примет ее в подарок от дяди Джеймса, тетя Мэри напишет папе, попросит у него денег и сама повезет Алли по магазинам.
