– Мадам сказала, раз мы все ели с лучшего фарфора, то и вам на нем ужин подать. Розу она сама вытащила из букета.
– Она очень добра. Спасибо, Фанни. Тебе в такие вечера нелегко приходится.
Фанни шмыгает носом.
– Главное, чтобы все вышло как надо. Не как в прошлый раз, когда мороженое вовремя не доставили. Что-нибудь еще, мисс?
– Чего же мне еще желать? Доброй ночи, Фанни.
Ей очень хочется есть, но сначала она выпивает немного вина, чтобы оно запульсировало в ноющих запястьях, в занемевшей шее. Алли делает еще глоток, и пока вино пошумливает у нее в голове, она откидывается на спинку кресла, предвкушая солоноватую нежность окорока, ванильно-хересовый аромат фруктового крема. Нет, еще рано. Папа остался в Шотландии на дознание, окружной прокурор вынес вердикт «смерть от несчастного случая». Папа сказал, что свидетельствовала в основном экономка Кассингемов, вместе с которой Мэй и жила в поместье на острове. Мэй тут обжилась, сказала она, но, конечно, городской барышне жизнь на острове всяко покажется непривычной. Так вышло, что осенью ни одной женщине не довелось разрешиться от бремени, так что Мэй не у кого было принять роды, но она деятельно учила женщин заботиться о себе и о детях. У живущих на острове мужчин обычно железное здоровье, они едят просто, но досыта, трудятся в полях и на побережье, но тут один молодой отец пожаловался на внезапные острые боли в животе, и Мэй, заподозрив аппендицит, сказала, что жизнь мужчины в опасности и его нужно срочно переправить к врачу в Инверсей. Ей говорили, что море неспокойное, что надвигается шторм, но несколько мужчин вызвались отвезти своего товарища на большую землю, когда Мэй объяснила им, какая опасность ему угрожает. Она настояла на том, чтобы плыть с ними, и отговорить ее не удалось. Потеря трех крепких молодых мужчин – тяжелая беда для столь маленькой общины, где люди привыкли выживать своими силами. Жители острова очень просили экономку передать, что они благодарны за все, что для них сделала Мэй, за то, что была с ними. Горе давит Алли под ложечку, будто опухоль. И есть ей не так уж и хочется. Она встает, отставляет столик к стене и берет учебник по хирургии.
* * *
У пациентки закрыто лицо, Алли стоит рядом, держит ее руку. Кровь выплеснулась из таза, стоящего под сливом в столе, и теперь расползается по кафельному полу сияющими лужицами, в которых отражается свет электрических ламп под потолком. Бледное лицо доктора Страттон покрыто капельками пота, хотя всего движения в операционной – подрагивание ее локтя да подергивание живота у пациентки, словно бы ее тщедушное тело питает отчаянно мечущийся внутри плод. Рукава у доктора Страттон высоко закатаны, и ее руки кажутся тонкими и слабыми, будто у ребенка. Дрожь утихает, доктор Страттон вскидывает обагренную руку, выбрасывает в ведро сочащийся кровью ошметок плоти.
– Пульс учащенный. Сто тридцать. Слабый, нитевидный.
Доктор Страттон кивает. Они все знают, уже несколько минут как знают, чем это все закончится. Она вытаскивает кусок марли, с которого капает что-то с виду совсем не похожее на бесценную кровь.
– Не могу определить источник, – говорит она. – Кровотечение слишком сильное. Больше света, пожалуйста.
Для пациентки такой исход, несомненно, лучше, чем если бы болезнь и дальше развивалась своим чередом. Пациентки с раком матки обычно месяцами страдают от невыносимой боли, которая усугубляется двойным недержанием, из-за чего они стыдятся показаться на глаза даже самым близким друзьям и родным. За это время нижняя часть живота и паховая область попросту разлагаются, и хуже всего то, что пациентка при этом находится в здравом уме и полнейшем сознании. Хирурги придерживаются устоявшегося мнения: полостная хирургия – область еще новая, без экспериментальных операций она развиваться не может, тем более что успешные операции дарят пациенту несколько лет деятельной жизни, а неудачные – быструю и безболезненную смерть вместо затяжных мучений. Доктор Страттон сейчас, наверное, предпочла бы затяжные мучения. В этом месяце после ее операций не выжило ни одного пациента. Конечно, это самое обычное невезение. Но очень досадное невезение. Сестры раздвигают ноги пациентки еще шире, доктор Страттон, сжимая скальпель, углубляется все дальше и дальше. У Алли в голове вертится слово «нутрование». Как будто бы обмякшее в подвесных скобах тело – лишь сосуд для тазовых органов, как будто операция – это просто перекладывание мяса из одной емкости в другую. Пульс замедляется. Она встречается глазами со стоящей напротив Анни, и Анни отводит взгляд. Дыхание медленное, поверхностное. У пациентки сереет лицо. Эдит, которая стоит в изножье стола, за спиной у доктора Страттон, беззвучно шевелит губами, читая молитву.
* * *
Доктор Страттон пишет учредителям. Она считает, она искренне считает, что недавняя череда смертей, приключившихся в результате ее операций, всего лишь несчастливое совпадение. Даже если включить в счет этот последний месяц, за год она потеряла ровно столько же хирургических больных, сколько профессор Дунстан, и заметно меньше, чем доктор Стенли. Почти все ее пациенты были женщинами, и если учесть, что у женщин обычно все обстоит хуже и с питанием, и со здоровьем, а это, разумеется, подрывает их силы и способности к восстановлению, то можно сказать даже, что она – весьма успешный хирург. Однако, будучи пока что единственной женщиной в Британии, уполномоченной проводить хирургические операции, доктор Страттон понимает, прекрасно понимает, что любую ее ошибку или неудачу воспринимают как отражение женских способностей в целом, что от ее успеха или поражения зависит будущее и пока еще не родившихся хирургов, и ее учеников, коллег и, разумеется, пациентов. Поэтому она просит Совет учредителей, чтобы с нынешнего дня и до Рождества ее работу судил и аттестовал профессор Дунстан или любой другой старший хирург – на их усмотрение. И если ее действия вызовут у проверяющего опасения, она перестанет оперировать и вернется к учебе.
* * *
– Кажется, я больше не могу, – говорит Эдит. Она стоит перед ними, будто ребенок, которого принудили извиниться за проступок, о котором он ни капельки не жалеет. – Кажется, пора мне уходить.
– Столько отучившись? – спрашивает Анни. – Столького добившись? Тебе ведь потом необязательно становиться хирургом.
Эдит качает головой:
– Дело не только в хирургии. А в том, что нужно вечно быть первой, вечно доказывать, что ты лучше мужчин, и все ради того, чтобы просто занять место в соревновании. И я не могу более видеть, как понапрасну мучают и людей, и животных. Взять хотя бы эту несчастную женщину. Но беднякам хотя бы положен наркоз. Я видела собаку у доктора Стенли…
Собак у доктора Стенли все видели. Раздобыть бродячего пса легче легкого, а если имеется скальпель – есть и очень простой способ сделать так, чтобы собака не отвлекала тебя своим воем, пока исследуешь ее живое тело.
– Если бы не операция, – говорит Алли, – эта женщина мучилась бы гораздо больше. Доктор Страттон дала ей хотя бы шанс остаться в живых.
– Мы не лечим людей, мы их увечим. И я так не могу. Не могу заглушить в себе голос совести.
