* * *
– Дорогая! Мы волновались! – Тетя Мэри в шуршании зимородкового шелка. – И, дорогая моя девочка, я тебя поздравляю. Какая победа! Джеймс говорит, об этом напишут во всех газетах! Какой замечательный итог всех твоих трудов. Мы так гордимся тобой, мы так за тебя рады!
Она позволяет тете Мэри себя расцеловать.
– Благодарю вас. И благодарю вас за помощь, тетя Мэри. Все было бы совсем по-другому, если бы мне пришлось жить в каком-нибудь пансионе и платить за стол и постель.
– Глупости, деточка, ты справилась бы с любыми трудностями. И нам с тобой так хорошо. Идем, мы тут устроили в твою честь маленький праздник. Не каждый день в этом доме творят историю!
Мы все творим историю, думает Алли, миг за мигом, с каждым оборотом планеты будущее становится настоящим – прошлым.
Здесь Том, он стоит вместе с Фредди у эркерного окна, держит тарелку с сэндвичем, и дядя Джордж пристроился, будто на насесте, возле запотевшего серебряного ведерка со льдом, которое обычно выносят только на званых ужинах, но теперь оно все покрыто мелкими капельками влаги… в половине-то пятого, и мальчики уже успели после школы умыться и причесаться.
– Ур-ра! – кричит Фредди. – Троекратное ура в честь кузины Аль! Гип-гип!
Мужчины кричат ура, глуповато, смущенно, словно поют ребенку песенку перед собравшимися взрослыми, а сияющая тетя Мэри не отрывает взгляда от Алли, и по щеке у нее ползет слеза. Дядя Джеймс протягивает Тому бутылку шампанского и подходит поцеловать Алли.
– Поздравляю, дорогая. Мы все очень тобой гордимся.
Алли сглатывает ком в горле, еле сдерживается, чтобы снова не сбежать.
– Спасибо, дядя Джеймс. Без вашего покровительства мне пришлось бы гораздо труднее.
Сражавшийся с бутылкой Том наконец одолевает шампанское. Оно стекает по его пальцам, по рыжеватым волоскам на тыльной стороне ладоней.
Он протягивает ей бокал:
– Шампанского, доктор Моберли?
* * *
– Я провожу вас, – говорит она.
Ей кажется, будто пузырьки шампанского летают и лопаются у нее в голове, и даже если все остальные переглядываются, ей наплевать.
В коридоре темно, и, потянувшись за его пальто, она задевает подставку для зонтов и едва не падает. Он подхватывает ее, удерживает под локоть.
– Осторожнее, мисс Моберли.
– Доктор Моберли, – говорит она. – Алли. Зовите меня Алли.
Он так и не отнял руки. Другой рукой он гладит ее по щеке.
– Алли. Послушайте, Алли, мне нужно будет поговорить с вами перед отъездом в Корнуолл.
Она поднимает голову. Правда? Прямо здесь и сейчас?
Он мотает головой:
– Не сейчас. Вы… тут нужно говорить на свежую голову. Все непросто.
Она цепляется за его руку.
– Я выпила шампанского. Это не в моих привычках.
– Знаю. Поэтому сейчас мы пожелаем друг другу доброй ночи, но позволите ли вы мне зайти к вам завтра утром?
Она трется щекой о его плечо.
– Конечно, приходите, мистер Кавендиш. Том. Когда угодно.
– Ждите меня в десять.
Она льнет к нему. Она может уснуть прямо здесь, прямо сейчас, в сумеречном коридоре, прижавшись щекой к его такому мягкому пиджаку. Надо только держаться на ногах.
– Алли? Мне пора. А вам, наверное, надо лечь спать.
– Мне и здесь хорошо.
– Вот и славно. – Он разъединяет их руки, помогает ей поднять голову. – Доброй ночи, Алли. Сладких снов.
Ступеньки уходят из-под ног, и пол ее спальни отчего-то не такой ровный, как прежде. На то, чтобы раздеться, уйдет слишком много сил. И, невзирая на корсет, невзирая на узловатые швы на чулках и врезающиеся в кожу пуговицы на поясе для чулок, она забывается глубоким сном и просыпается, только когда Фанни раздергивает занавески и новый солнечный день вонзается ей в глаза.
Тетя Мэри велела подать ей завтрак в постель, и на подносе еще лежит тяжелый сверток странной формы с манчестерским штемпелем.
– Она сказала принести вам все на подносе, мисс Алли. Сказала, чтоб вы с места не сходили, пока все не скушаете. И еще вам пришла посылка. И поздравляю вас, мисс Алли.
Она садится. Голова болит – ну еще бы, и запах бекона не вызывает у нее никакого аппетита. Она ощупывает посылку, там что-то твердое, обернутое в мягкую ткань. Значит, папа все-таки не забыл о ней.
Фанни смахивает что-то с юбки Алли, обмотавшейся вокруг ее ног.
– Помочь вам переодеться? Во что-нибудь поудобнее?
– Я сейчас разденусь, спасибо, Фанни. Мне вчера было немного нехорошо.
Фанни улыбается:
– Конечно, мисс Алли. Вот ваш кофе.
Она всегда пьет чай, но Фанни права, кофе ей поможет. Что она наговорила Тому? Она помнит, как обнимала его. Когда он пытался уйти. Фанни поставила поднос ей на колени, так что зарыться с головой под одеяло уже не выйдет. Над ней все смеялись?
– Спасибо, Фанни.
Поднос с завтраком – отличное средство от истерики, как тут метаться от стыда, когда у тебя поднос на коленях. Слава богу, что он уезжает. Им не придется снова встречаться. И общих знакомых у них нет. Он сказал, что зайдет, до или после того, как она перед ним опозорилась? Конечно, она извинится, но он-то ничего не забудет. Разумеется, такой мужчина, как он, не станет смеяться над чувствами женщины, но даже если он не смеется над ней, не изумляется ее откровенности, то он ведь мог и растеряться из-за того, что она неправильно истолковала его намерения. Да как ей в голову пришло, что хоть кто-то захочет жениться на получившей профессию женщине? Она свой выбор давным-давно сделала. Пей кофе, думает она и, делая глоток, вспоминает, что Элизабет Гарретт Андерсон замужем, что доктор Мэри Шарлиб
[39] – не только превосходный хирург, но еще и жена, и мать. Но Элизабет Гарретт Андерсон не упивается шампанским и не лезет обниматься к смущенным джентльменам. И кстати, муж доктора Шарлиб то ли умер, то ли в Индии, она толком не помнит. Что же она наделала? Не стоит его сегодня ждать. Ничего не было и теперь уж точно не будет. Теперь нужно расстараться и найти работу. Не может же она жить тут вечно, не внося никакой лепты. К своему стыду и облегчению, она замечает, что уже минуло девять, она проснулась на три часа позже обычного. Когда она съест все, что полезет ей в горло, умоется и оденется, ей останется всего лишь несколько минут на то, чтобы убедиться, что он не придет, и тогда она сможет внимательно просмотреть все опубликованные в «Британском медицинском журнале» вакансии или, быть может, заглянуть к доктору Страттон, которая говорила, что у доктора Алана Хэйя в Бирмингемской психиатрической лечебнице есть подходящая для нее должность. Она будет первой женщиной-психиатром, первой, кто станет специализироваться на нервных заболеваниях.
