– Доктор Кэмберуэлл…
– Простите, доктор…
– Прошу, сэр, скажите, когда меня выпустят?
– Доктор, мне надо с вами поговорить. Мне не спится.
Доктор Кэмберуэлл пятится:
– Ну-ну, дамы. Смотрите-ка, у нас гости. То-то вам радость, верно? Это мисс Моберли. Ее весьма интересуют подобные учреждения.
Стоящая чуть поодаль высокая пациентка в юбке, явно пошитой для женщины пониже, смеется:
– Дома для умалишенных, доктор Кэмберуэлл. Дома для умалишенных – вот какие это заведения.
– Мономания, – бормочет доктор Кэмберуэлл на ухо Алли. – С виду так же здорова, как и мы с вами, но затем ей вдруг начинает казаться, будто она сбрасывает кожу, как змея.
Пожилая женщина в перепачканной вязаной кофте, слишком теплой для этого времени года, теребит доктора за рукав грязной рукой. Под ногтями черные полумесяцы.
– Доктор, доктор. Ну пожалуйста.
Что – пожалуйста? Он отталкивает ее руку.
– Сюда, мисс Моберли, прошу сюда. Печальный случай, приступы отвратительного сквернословия, припадки совершенно неслыханной ярости.
Вот уже несколько недель она изучает литературу о душевных болезнях. И знает, что есть в Британии и другие врачи, которые сейчас тоже задаются вопросом о том, как связаны безумие и заточение. Бывают такие пациенты, пишет профессор Мэтьюз, которые производят впечатление совершенно здоровых людей, оказавшись в лечебнице, и при этом совсем не могут жить за ее стенами, однако же совершенно точно есть и те, чье помешательство из временного становится постоянным, стоит их запереть в сумасшедшем доме. И врачам тут приходится очень нелегко, ведь проверять подобные гипотезы на практике – слишком рискованно.
* * *
Мама не приедет на свадьбу. Она пишет, что не может оставить приют, не может оставить больницу, и раз уж Алли настаивает на том, чтобы выходить замуж не дома, а в Лондоне, значит, ей придется смириться с тем, что ее друзья и родные тоже не станут утруждать себя дальней дорогой. И если Алли себе вообразила, будто хоть в какой-нибудь больнице примут на работу замужнюю женщину, если она и впрямь поверила, что не выбрасывает на ветер все возможности, все перспективы, открывшиеся перед ней благодаря труду стольких людей, то она глубоко заблуждается. С каким стыдом маме придется сообщить мисс Джонсон, что Алли решила выйти замуж и что годы ее работы потрачены впустую. Может быть, говорит Алли, стоя с письмом в руках, им все-таки стоит отложить свадьбу, перекроить все планы и пожениться в маминой церкви, когда Том вернется из этой своей поездки. Это ведь всего каких-нибудь несколько месяцев из целой жизни, которую им предстоит прожить вместе. Тетя Мэри отбирает у нее письмо, нет, говорит она, отныне, Алли, ты должна блюсти интересы Тома. Элизабет всегда было трудно угодить, нельзя по приказу матери жертвовать и нуждами Тома, и своим замужеством. Это детей хвалят за послушание, а ты уже не ребенок, ты взрослый человек, которому приходится ежедневно принимать серьезнейшие решения. Живи так, как хочется жить тебе, а если предстоящее замужество тебя и вправду тревожит, то хорошенько еще раз все обдумай. Но если нет, то не позволяй человеку, даже не видевшему Тома, распоряжаться твоим и его счастьем. Ну разумеется, ты найдешь работу, я уверена, многие женщины предпочтут, чтобы их осматривала не девица, а замужняя дама, да и мужчинам-пациентам это покажется куда пристойнее. И тем более нам нужно, чтобы нервные болезни женщин лечили женщины, ведь столько женских психических расстройств начинается с переживаний, понятных только нашему полу. Да и люди, бывает, стыдятся обнажать перед другими не только свое тело, но и разум. Есть много вещей, знать о которых замужней женщине совершенно нормально. И, добавляет она, нет ничего необычного в том, что замуж тебя выдадут там, где в последние несколько лет и был твой дом. Уж не знаю, как Элизабет, но Альфред, думается мне, точно приедет.
Хотя бы в одном тетя Мэри оказывается права. Алли написала главному врачу психиатрической лечебницы в Труро, опубликовавшему недавно очерк о диагностике и лечении религиозной меланхолии, спросив, может ли она продолжить обучение под его началом, чтобы в будущем самой стать специалистом в области нервных и душевных расстройств. За завтраком ее ждет письмо, на конверте штемпель Труро, разумеется, пусть приезжает, он весьма рад тому, что наши лучшие выпускники серьезно интересуются лечением психических заболеваний. Он уверен, что с ростом числа лечебниц появится и больше возможностей для научных исследований и больше рабочих мест, а многие пациентки, несомненно, будут более расположены к врачу-женщине. Должность эта не оплачиваемая. Пока что им придется жить на деньги Тома, в домике, который он нанимает, а с грязной работой Алли будет помогать поденщица. Может быть, тебе поучиться у миссис Бридж готовить, неуверенно предлагает тетя Мэри. Тетя Мэри, которая за эти двадцать лет ни разу не держала в руках поварешки, не нарезала ни одной луковицы, совсем позабыла мамины воспитательные методы.
Они сходятся на том, что для флердоранжа и фаты она слишком стара, что нелепо будет врачу заливаться румянцем под белой кружевной вуалью. Наверное, в будущем, говорит тетя Мэри, будет так много врачей-невест, что они и вовсе не будут ломать голову над тем, как одеться. Уж наверное, дипломированные специалистки придумают, как с этим разобраться. Алли не станет обещать повиноваться мужу, Том говорит, что их браку не стоит начинаться с невыполнимых обещаний. Никто не поведет ее к алтарю, у нее, в конце концов, есть ноги. Они устанавливают новые порядки, строят дорогу, по которой идут. Медового месяца у них не будет, Том уже в Корнуолле, и работа отнимает все его время, он едва успеет приехать в Лондон на свадьбу. Но это того стоит, пишет он, все их старания окупятся с лихвой. Пенвеник взял какой-то крупный подряд в колониях, и теперь Тома посылают туда навести первые справки. Мистер Пенвеник не говорит, куда он отправится, весь проект – важнейшая коммерческая тайна; разумеется, он полностью доверяет Тому, иначе никуда бы его не послал, но могло так статься, что знай Том место своего назначения, то, возможно, выдал бы себя одной подготовкой к путешествию. Поэтому Том должен положиться на него так же, как он полагается на Тома, и если все пойдет хорошо, то они оба останутся в выигрыше.
Им присылают подарки. Мама Анни дарит им чайный сервиз: белые фарфоровые чашки с заостренными ручками и узором из желтых и синих тюльпанов, восьмиугольные блюдца и тарелки. Мать Тома отправляет им собственный серебряный кофейник, сахарницу, молочник, и все это на серебряном подносе с выгравированными на нем розами, который нужно будет постоянно начищать до блеска. Когда папа присылает Алли персидский ковер, весь искрящийся багряным и синим, она понимает, что он не приедет. Спустя пару дней приходит открытка: папе оказана большая честь, среди экспонатов всемирной выставки в Париже будет и его картина, и остаток лета они с Обри проведут во Франции. Мисс Джонсон присылает крутящуюся этажерку для книг, Манчестерская ассоциация женского образования – кожаный докторский саквояж ручной работы. А Обри, который никак не поздравил ее с дипломом, да и после похорон Мэй писал ей всего лишь раз, прислал вставленный в рамку рисунок веера, утонувшего веера. По которому расплываются, расползаются водоросли. Кораллом стали кости в ней
[40].
