* * *
Злобно злобно злобно дробно дробно добро добро добро я пишу я вершу голошу я пишу сочинение сочинение сочинение с омерзением без зрения без свечения в ночном заблуждении сочинение из могилы со всей рабской силой но бравое как громила из могилы без спроса встаю прозой пою полагаю воображаю воображаю вообразите себе, что некий человек, вам близкий, человек, которому у вас есть все основания доверять и даже любить, – жена, муж, мать, брат, друг детства – на самом деле безумно вас ненавидит и всегда ненавидел слишком люто, чтобы дать вам благословение быстрой смерти.
Вообразите, что этот человек – на первый взгляд вполне нормальный, не имеющий очевидных причин желать вам зла, примерно такой же умный, как вы, но бесконечно более терпеливый, обладающий средневековой тягой к длительному мщению и непревзойденным талантом в создании алиби и отведении подозрений, – вообразите, что этот человек каждое мгновение своей жизни, как паук, посвящает плетению заговоров против вас и подвергает вас изощренным пыткам в стремлении разрушить вас окончательно.
Кошмарные фантазии? Соглашусь.
Но не будьте так уверены, что рядом с вами нет подобного человека. Я такой человек для Ричарда Слейда.
Я убежден, что семена моей ненависти к Слейду были посеяны до того момента, с которого я себя сознательно помню. Иногда я думаю, что отвращение к этому типу людей родилось вместе со мной. Однако, когда я восстанавливаю в памяти свою травлю Ричарда Слейда длинною в жизнь, первый инцидент, приходящий на ум, относится к нашему отрочеству. Стояло лето, мы бесцельно слонялись по городку в сумерках, вдыхая дивные ароматы прелых листьев и сырого дерева.
В то утро Дикки Слейд получил заказанный по почте маленький телескоп, на который он несколько месяцев копил из карманных денег. Он похвалялся передо мной весь день напролет, вытаскивая новую игрушку при каждом удобном случае и размахивая ею, как королевским скипетром.
Я делал вид, что восхищен, но на самом деле испытывал отвращение к слепой одержимости Дикки этой дешевой безделушкой и его готовности использовать ее в равной мере для наблюдения и за звездами, и за белками на деревьях, и за окном спальни молодой миссис Клаудсли на противоположной стороне улицы. И в целом мне были омерзительны его трусость, глупость, подлость, легковерие и нестерпимая вялость духа.
Но мое время придет. Вернее, пришло. Мы как раз приблизились к обросшей сорняками тропинке (сейчас, поздним вечером, она превратилась в темную канаву), которая вела к дому Дикки через пустырь мимо большой бетонной глыбы и мертвого карликового дерева, в сумраке выглядевшего зловеще.
Внезапно я произнес встревоженным голосом:
– Поторопись, Дикки, а то опоздаешь на ужин.
Это простое замечание (и я знал, что так и произойдет) мгновенно переключило настроение Дикки с мечтательного экстаза на невыразимый ужас. Он припустил по тропинке как охваченный паникой кролик. И точно в тот момент, который я предвидел, этот дурачок заметил скорченное злобное деревце. Моментально на его ступнях выросли крылья, а на глазах – шоры. Впрочем, учитывая темноту, шоры были все-таки делом моих артистичных рук.
Он споткнулся о сухую ветку, которую я этим утром будто бы ненароком, но с исключительной точностью толкнул так, что она отломилась и упала поперек тропинки всего в паре ярдов от бетонного блока.
Это был удар прямо под дых. И что значительно более важно, телескоп стукнулся о бетон, отчего объектив разбился, а узкий конец трубы ударил в щеку моего дружка прямо под глазом. Скоро там загорится фонарь. Конечно, мне было бы приятно увидеть, что Дикки потерял глаз глаз глаз враз враз враз он угас он угас и не спас нет не спас я вздыхаю умираю и рыдаю вот весь сказ безо лжи нету лжи лишь лежи ты во ржи и мой глаз видит глаз в небесах напоказ как алмаз как алмаз этот глаз этот глаз но я и глаз – мы можем подождать. Для глаза, безусловно, подвернется второй шанс.
Слушая, как позывы к рвоте постепенно превращаются во всхлипы, я наслаждался страданиями Дикки из-за потери телескопа. До него начало доходить, что он так и не увидит увеличенные звезды, а миссис Клаудсли останется сокрыта расстоянием, даже если забудет задернуть шторы. И в тот момент я впервые с абсолютной ясностью осознал, чем хочу заниматься всю жизнь. Я нашел свое призвание.
А еще я понимал: я подстроил все так умно, что Дикки нипочем не придет в голову обвинить меня. Он всегда будет думать, что произошел несчастный случай.
Тем не менее даже тогда я не совершил ошибку, недооценив врага. Когда Дикки наконец очухался и похромал домой, припоминаю, что я принял решение впредь избегать лобовых атак. Меня посетила изумительная идея.
Карсуэлл.
Так звали старого учителя, ядовитого, как змея, до безобразия несправедливого к нам, мальчишкам. После одного особенно мерзкого его выступления я подбил Дика уговорить одноклассников не делать домашку и не отвечать, если их вызовут на уроке. И я знал, что Дик это домашнее задание уже сделал.
Итак, собравшись в дальнем углу школьного двора, мы со всей церемониальной торжественностью, свойственной мальчишескому племени, договорились устроить мятеж. После этого все разошлись, и мы с Диком двинулись домой. Дорога вела нас мимо полицейского участка и кирпичного желтого здания суда. Небрежно, словно это не имело никакого значения для моей молодой жизни, я сообщил Дику, что, вообще-то, задуманный нами бунт – штука довольно серьезная. Ведь за учителем стоит директор школы, а за директором – полицейский. Дик вжал голову в плечи, когда с ним поздоровался добродушный офицер Мейсон. До дома мой дружок дошел уже совсем несчастным.
Я предусмотрительно подождал, пока он поговорит со своей матерью – я ей никогда не нравился, и это было взаимно. Мучимая мигренью, она лежала в сумрачной гостиной. Она произнесла что-то вроде:
– …И всегда будь хорошим мальчиком.
Когда Дик на цыпочках вышел из гостиной, я сказал ему словно под влиянием момента:
– Фу-ты, Дик, а я не знал, что твоя мать так больна. Спорим, если ты попадешь в переделку, она страшно разволнуется и с ней может что-нибудь случиться.
Стоя в темной прихожей, он скорчился, будто у него разболелся живот.
На следующее утро Карсуэлл вызвал Дика в начале урока. Возможно, он нутром почуял бунт и был достаточно умен, чтобы потянуть за самое слабое звено. Дик, сидящий за задней партой и надежно прикрытый толстым пареньком перед ним, машинально и очень быстро черкал в тетрадке – такая у него была привычка. Я заметил, что в этот раз он выводил слова, а не узоры и что карандаш метался с мнимой бесцельностью. Я с одобрением разглядел слова «полиция», «тюрьма» и «мама».
Карсуэлл сморщил мясистую физиономию и повторил вопрос, уже раздраженно. Карандаш Дика вздрогнул и остановился, а потом мой дружок, словно во сне, выдал правильный ответ.
Мятеж закончился пшиком. Никто из учеников не решился восстать против Карсуэлла в одиночку, хотя все и были рады оправданию за несделанную домашку. Естественно, Дика обозвали предателем, несколько ребят затеяли с ним драки, которые он проиграл, зная, что провинился. Этот удар по своей гордости он так и не забыл.
