– Les echecs fantasques
[55], – изрек он вслух по-французски. – Циничная фантазия безумца: увечный король, ферзь-вампир, кони-разбойники, двуликие офицеры, туры-тараны и обезличенные пешки, главное предназначение которых – сменить пол и пролезть в постель к монарху-калеке…
Со вздохом сожаления он отложил часы и принялся разглядывать пешку. Мрачный боец-варвар с вызовом смотрел на Риттера, поднесшего серебряную фигурку близко к глазам. Обнаженный меч на уровне груди, острием вниз, железный шлем прикрывает лицо, безжалостное, как сама смерть. Интересно, а как выглядят золотые легионеры?
Риттер и сам помрачнел, решившись наконец сделать то, о чем сразу подумал, заметив фигурку варвара в витрине. Он порылся в ящике с папками и достал ту, на которой значилось: «Кончина Алехина». Снаружи темнело, поэтому пришлось включить большую настольную лампу.
Вскоре он уже изучал удивительно пустую фотографию: незанятое старое кресло с раскрытой шахматной доской на подлокотнике. За доской угадывалась крошечная фигурка. Вновь воспользовавшись увеличительным стеклом, Риттер понял, что его подозрения были обоснованными: на снимке имелась точно такая же пешка.
Он взглянул на другой документ из папки – старинное письмо на тонкой и гладкой бумаге, написанное затейливыми чужеземными буквами, с седилями под половиной «С» и тильдами над половиной «А».
Это было письмо от португальского приятеля, пояснявшее, что фотография извлечена из архивов полиции Лиссабона.
В этом кресле Александра Алехина нашли умершим от сердечного приступа в дешевых лиссабонских апартаментах в 1946 году.
Алехин отнял титул чемпиона мира у Капабланки в 1927-м. Ему принадлежал мировой рекорд по количеству одновременно сыгранных партий вслепую – тридцать две. В 1946 году он готовился к официальному матчу с советским претендентом Ботвинником, несмотря на то что в годы войны играл в турнирах стран Оси. Порой он оказывался на грани безумия, но его все равно признавали ярчайшим приверженцем атакующего стиля в шахматах.
Может, и он, подумалось вдруг Риттеру, однажды владел этим серебряно-золотым набором фигур и часами Морфи?
Риттер взял другую папку, с пометкой «Кончина Стейница». Там обнаружился побуревший от времени дагеротип с изображением пустой и узкой старинной больничной койки; на койке лежала раскрытая шахматная доска, рядом стоял столик с крошечными фигурками. В лупу Риттер безошибочно различил очередную пешку-варвара.
Вильгельм Стейниц, провозглашенный отцом современных шахмат, владел титулом чемпиона мира двадцать восемь лет, пока не проиграл Эмануэлю Ласкеру в 1894 году. Дважды с ним случались приступы умственного расстройства и его клали в больницу; на склоне лет он уверовал, что способен двигать фигуры по доске силой электричества, и даже вызвал на матч Господа Бога, предложив Тому выбирать цвет и уступив право первого хода. После второго приступа был сделан дагеротип, приобретенный Риттером много лет спустя у престарелого Эмануэля Ласкера.
Риттер устало выпрямился, снял очки, потер костяшками пальцев глаза, прогоняя резь. Он и не заметил, как наступил поздний вечер.
Пол Морфи – это все знали – в двадцать один год оставил шахматы, победив всех ведущих гроссмейстеров мира и не дождавшись ответа на свой вызов, притом что он уступал сопернику право выбора цвета и первого хода. Этот дерзновенный вызов имел место в 1859-м, после чего Морфи двадцать пять лет провел в уединении в своем новоорлеанском доме, изредка покидая его, чтобы в донельзя странном облачении прогуляться после обеда или посетить оперу. У него развилась паранойя, он верил, что родственники замышляют отнять у него всю славу, а самое главное – похитить всю одежду. О шахматах он не заговаривал и практически не играл, не считая случайных партий со своим приятелем Морианом, которому давал фору.
Двадцать пять лет одиночества, без утешения, даруемого шахматной доской, зато с набором загадочных фигурок и с часами – доказательствами мирового признания…
А не сложились ли обстоятельства так, подумалось Риттеру, – ведь Морфи наверняка постоянно думал о шахматах, – что возникла идеальная среда для передачи мысленных и чувственных вибраций неодушевленным предметам, то есть пресловутым фигуркам и часам?
Материальные объекты двадцать пять лет впитывали вибрации величайшего шахматного гения, а затем по случаю (но по случаю ли?) попали в руки двух других чемпионов мира, тоже склонных к помешательству, о чем свидетельствуют фотографии в папках…
Нелепица, убеждал себя Риттер. Но почему-то казалось, что он наткнулся на тайну из числа тех, погоне за которыми он посвятил большую часть своей жизни.
Теперь напоенные вибрациями предметы очутились в его владении. Как это скажется на его собственной игре?
Нет, фантазировать на сей счет вдвойне нелепо.
Накатила усталость. Дело близилось к полуночи.
Он разогрел ужин, быстро съел, задернул плотные шторы, не оставив ни щелки, и улегся в кровать.
Риттер приучил себя засыпать, мысленно разыгрывая какой-нибудь дебют. Подобно всем талантливым игрокам, он охотно соглашался играть вслепую, но все-таки не умел полностью визуализировать доску, поэтому приходилось считать ходы поклеточно, особенно ходы слонов. На сей раз он выбрал излюбленную партию, гамбит Брейера.
Сделал с полдюжины ходов.
Внезапно шахматная доска перед его мысленным взором ярко засветилась, как если бы кто-то включил свет в сознании. Риттер даже приподнялся на подушке и огляделся, желая убедиться, что в комнате по-прежнему темно. Нет, доска светилась только в его голове.
Благоговение растворилось в искрящемся восторге. Риттер стал быстро передвигать фигуры в уме, неожиданно обретя способность прогнозировать далеко вперед.
Краем сознания Риттер отметил, что церковный колокол на Франклин-стрит прозвонил полночь. Вскоре он объявил мат в пять ходов. Черные обдумывали свое положение около минуты, после чего согласились.
Лежа в постели, Риттер сделал несколько глубоких вздохов. Никогда раньше он не выигрывал столь безоговорочно вслепую, да и с открытыми глазами тоже. Не имело значения, что эту партию он играл сам с собой, ибо его личность аккуратно разделилась на две половины.
Он в последний раз изучил положение на доске, затем мысленно вернул фигуры на исходные позиции и немного передохнул, прежде чем приступить к новой партии.
Именно тогда он услышал нервическое тиканье, едва ли не впятеро быстрее размеренного церковного звона. Он поднес к уху наручные часы. Да, они тоже быстро тикали, но все же странный звук был другим, не таким тихим.
Риттер сел на кровати, перегнулся через столик и включил лампу.
Тиканье исходило от часов Морфи. Стрелки стояли на 12:10, а буквы в окошечке на циферблате сменились на «A. M.»
[56].
