В итоге Вольф принял приглашение отца приехать вместе с Терри, Томом и Лони; с самого начала все складывалось как нельзя лучше. Они проводили дни в прогулках вдоль залива, на север и юг от Золотых Ворот, побывали в винодельнях Напы и выбирались в Беркли-Окленд, куда Кассиус обычно отказывался ездить, а Вольф с удовольствием строил из себя опытного гида. Вечерами болтали о дневных впечатлениях и наверстывали упущенные годы, постепенно и незаметно сближаясь. Старик расстарался к приезду гостей, не просто вычистил свой громадный дом, но нанял семейную чету Мартинес, чтобы приглядывали за хозяйством и готовили еду. Кроме того, он иногда приглашал на огонек соседей – а Тилли и подавно являлась к ужину чуть ли не каждый день, – и за столом наливали спиртное, но он сам неизменно избегал крепких напитков, хотя и старался делать это незаметно. Последнее обстоятельство настолько тронуло Вольфа, что он почти не критиковал другое пристрастие отца – профессор не расставался с сигаретой, несмотря на довольно частые приступы спазматического кашля. Впрочем, другие старики тоже курили, в особенности Тилли, и в целом все шло настолько замечательно, что общее впечатление не портили ни скоропалительный отъезд Лони, ни возникавшие порой длительные паузы в беседах.
* * *
Разговор о призраках начался сразу после ужина за большим столом в гостиной; с каминной полки над ночником с белым абажуром взирал похожий на причудливую маску портрет матери Вольфа, по обе стороны от которого выстроилось с полдесятка бутылок шерри, виски и прочих напитков, – Кассиус держал все это для гостей. Сперва обсуждали призрачные картины, а затем Вольф припомнил «Меццо-тинто» – рассказ М. Р. Джеймса, где фигурировала загадочная гравюра.
– Точно, – согласилась Терри, – эта гравюра за пару дней многократно менялась под взглядами разных людей, а потом они сравнили свои записи и выяснили, что видят какой-то древний ужас, а сама гравюра сделана по его горячим следам…
– Ну, не все так просто, – вставила было Тилли, но Кассиус ее перебил:
– Еще как просто! Призрака видят со спины и не догадываются, кто он такой. Обычная фигура в черном плаще, крадущаяся в лунном свете к большому дому.
– А в следующий раз, когда гравюру видит другой человек, – присоединился к рассказу Вольф, – фигуры уже нет, зато окно на первом этаже дома открыто, и любой сообразит, что ночной гость проник внутрь.
– Да, гравюра менялась постоянно, – подтвердила Терри. – Последнее изображение показывало ту же фигуру, уходящую от дома: лица под капюшоном плаща почти не видно, лишь угадываются тонкие черты, а в руках похищенный младенец… – Внезапно она замолчала, приметив, что Томми завороженно слушает взрослых.
– А что было дальше, мам? – спросил мальчик.
– В конце концов, – спокойно ответил вместо Терри ее муж, – фигура исчезла вместе со своей ношей. На гравюре остались дом и лунный свет.
Томми утвердительно кивнул:
– Значит, призрак залез в картину, как в кино. И может из нее выйти, правильно?
Кассиус нахмурился и закурил:
– Амброзу Бирсу пришла в голову похожая идея, Томми, и он тоже сочинил рассказ о картине, которая постоянно менялась. Правда, никто не видел, как это происходило. Сама картина изображала море и кусочек берега. Человек на лодке греб к этому берегу. Лодка все приближалась, и постепенно стало понятно, что в ней сидит китаеза с длинными усами…
– Китаец, – поправила Лони, недовольно скривив губы.
– Китаец, – повторил Кассиус с мимолетной усмешкой. – Когда лодка пристала к берегу и этот человек вышел на сушу, оказалось, что в руке он держит длинный нож. Потом человек куда-то пропал, на картине была только лодка у линии прибоя. Потом китаец появился снова, уже в лодке, и греб от берега. А на носу суденышка лежало тело – тело того, кого он убил. Наверное, можно сказать, что в каком-то смысле он выбрался ненадолго из картины.
Томми качнул головой:
– Здорово, дедушка, но я не о том спрашивал. Может быть так, что человек сойдет с картины к тебе, как живой?
– А это было бы занятно, – ухмыльнулся Вольф. – Микки-Маус размером с настоящую мышь… нет, такого роста, как рисуют в комиксах… носится по кофейному столику… Совсем кроха, и не расслышишь, что он там пищит.
– Папа, Микки-Маус никакой не призрак, – возразил Томми.
– Ты прав, малыш, – ответил дед, – но я помню один старый мультик, где Микки попал в замок с призраками и сражался на дуэли с шестиногим пауком. Любопытную мысль ты нам подбросил, Томми. – Его взгляд обежал комнату и задержался на копии «Герники» Пикассо, украшавшей одну из стен. – Хотя есть такие картины, с фигурами на которых лично мне что-то не хочется встречаться.
– Угу. – Томми наморщил нос, вглядываясь в громадного человека-быка и искаженные мукой лица на репродукции шедевра Пикассо.
Терри хотела что-то сказать, но промолчала, лишь выразительно покосилась на Кассиуса.
Вольф наблюдал за женой. Лони, ее сестра, поддалась объяснимому порыву и стала рассматривать другие картины на стенах гостиной, словно прикидывая, способны ли те ожить. Ее взор уткнулся в темное полотно с портретом молодой Хелен Крюгер, выполненным в стиле масок Бенды
[68]; лицо художник изобразил яркими, почти кричащими мазками. Лони собралась было что-то прокомментировать, раскрыла рот, но передумала.
Однако Томми, глядевший на нее, припомнил услышанное до ужина и догадался, что, собственно, намеревалась произнести его тетя:
– Спорим, что бабушка Хелен была бы зеленым призраком, выйди она из картины!
– Томми! – прикрикнула Терри.
Лони попыталась было оправдаться, но Кассиус, чьи глаза при словах внука сверкнули – от интереса, не от обиды, – заговорил раньше, торопливо, глотая окончания, с шутливыми интонациями, отчего все присутствующие уставились на него.
– Верно, Томми, верно. Давай подумаем. Вот розовая и зеленая краска клочьями, хлопьями сползает с холста, но лицо сохраняет очертания… Эстебан всегда отличался пристрастием к зеленому цвету, утверждал, что тот добавляет жизни… Ну да, целый поток, косяк, водопад, ага, водопад зеленой краски стекает с картины, изгибается туда и сюда в воздухе, как если бы его привязали к невидимому воздушному шарику, который реагирует на малейшие дуновения ветра… Самый настоящий ведьминский шабаш… А дальше что? Никто не знает. Быть может, когда призрак сойдет с картины, вся эта краска вернется обратно на холст и ляжет так ровно, что всего одной крохотной трещинки, всего одного пятнышка будет достаточно, чтобы…
Он затянулся сигаретой и неожиданно закашлялся, согнулся чуть ли не вдвое, однако, прежде чем кто-либо успел хоть что-то спросить или кинуться на помощь, справился с кашлем. Пристально оглядел гостей и продолжил, уже совсем иначе, размеренно, без всякой смешинки в голосе:
