Инки всегда ездил с нами; Ларсен только от случая к случаю. Ни один из них не отличался разговорчивостью – Ларсен, потому что вообще не видел смысла чего-то говорить, если не надо было сделать парню выволочку или девчонке известное предложение, а Инки – ну, наверное, потому, что ему не особо-то нравилось изъясняться по-американски. И не было случая, чтоб Инки ехал с нами и ни разу не вытащил свой пистолет, с которым тут же принимался нянчиться, что-то бормоча себе под нос. Однажды, когда мы в очередной раз безмятежно тарахтели по автостраде, Глассис спросил у него, вежливо, но настойчиво:
– И чего это ты так цацкаешься с этим пистолетом? В конце концов, таких пистолетов тысячи!
– Думаешь? – отозвался Инки, стрельнув в нас быстрым взглядом своих черных поблескивающих глазок и впервые разразившись целой речью: – Позволь тебе заметить, Глассис, – он произнес это больше похоже на «Хлассис», – что во всем мире не сыщешь двух одинаковых вещей. Люди, пистолеты, бутылки с виски – что ни возьми. Все в этом мире разное. У каждого человека свои отпечатки пальцев; и среди всех пистолетов, сделанных на той же фабрике, что и этот, нет ни одного точно такого же, как мой. Свой я отличил бы и из сотни. Да-да, и даже если б шептало не подпиливал, все равно бы отличил.
Мы не стали с ним спорить. Звучало все это вполне резонно. Он был действительно влюблен в этот пистолет, что верно, то верно. Он спал с ним под подушкой. Не думаю, чтобы за всю свою жизнь он отпускал его от себя дальше чем на три фута.
Однажды Ларсен тоже ехал с нами и саркастически заметил:
– Ясное дело, Инки, пистолетик что надо, но лично мне уже до смерти надоело слушать, как ты ему там чего-то бормочешь, тем более что никому не понятно чего. Он что, когда-нибудь тебе отвечает?
Инки ответил ему улыбкой.
– Мой пистолет знает только восемь слов, – проговорил он, – и все они очень похожи друг на друга.
Шуточка вышла настолько удачная, что мы заржали.
– Дай-ка посмотреть, – сказал Ларсен, протягивая руку.
Но Инки тут же убрал пистолет в карман и до конца поездки больше его не доставал.
После этого Ларсен принялся постоянно подкалывать Инки насчет пистолета, всячески стараясь добиться своего. Малый он был весьма настойчивый и с довольно своеобразным чувством юмора и не отставал, хоть это давно уже было не смешно. В конце концов он начал действовать так, будто задумал купить пистолет, делая Инки совершенно сумасшедшие предложения вроде ста или двухсот долларов.
– Двести пятьдесят долларов, Инки, – сказал он как-то вечером, когда мы тряслись через Бейпорт с грузом коньяка и ирландского виски. – Последний раз предлагаю, соглашайся, пока я не передумал.
Инки помотал головой и издал какой-то забавный звук, вроде как хрюкнул. И тут, к моему полному изумлению (я чуть было не впилил грузовик в поребрик), Ларсен съехал с катушек.
– Дай сюда свою вонючую пукалку! – взревел он, вцепившись Инки в плечи и тряся его изо всех сил. Они меня чуть с сиденья не спихнули. Кому-то точно пришлось бы плохо, если б в тот самый момент нас не остановил фараон на мотоцикле, чтоб получить свою обычную отмазку. К тому времени как он укатил, Ларсен с Инки оба остыли чуть ли не до нуля градусов и больше уже не цапались. Мы безо всяких приключений доехали с товаром до склада и в полном молчании разгрузились.
Позже, когда мы с Глассисом заказали кофе в крошечном, открытом всю ночь ресторанчике, я сказал:
– Ребята совсем обалдели, и мне это очень не нравится. Какого дьявола они так себя ведут, когда бизнес идет как по маслу? В смысле мозгов мне, конечно, до Ларсена далеко, но не стану же я драться из-за какого-то пистолета, точно пацан!
Глассис только улыбнулся, с аптекарской точностью насыпая в чашку ровно пол-ложки сахара.
– Инки тоже хорош гусь, – продолжал я. – Точно тебе говорю, Глассис, нет абсолютно ничего нормального или естественного в том, чтобы взрослый мужчина так относился к какой-то железке. Да, я вполне понимаю, что он может нежно любить свой пистолет и без него чувствовать себя не в своей тарелке. У меня вот тоже есть счастливые полдоллара, и я испытываю к ним те же самые чувства. Мне действует на нервы, как именно он с ним нянчится и тетешкается. А теперь и Ларсен ту же заразу подцепил.
Глассис пожал плечами.
– Вообще-то, мы все в последнее время стали несколько дергаными, хоть этого и не признаем, – сказал он. – Слишком много хайджекеров
[8] развелось. Вот и начинаем действовать друг другу на нервы и цапаться из-за ерунды вроде автоматических пистолетов.
– Пожалуй, в этом что-то есть.
Глассис подмигнул.
– А то, Безносый! – подтвердил он, намекая на то, что в свое время натворила с моей физиономией бейсбольная бита. – У меня есть даже другое объяснение сегодняшним происшествиям.
– Какое же?
Он перегнулся через стол и дурашливо-заговорщицким голосом прошептал:
– Не исключено, что и сам пистолет не прост!
Я в довольно нелюбезных выражениях посоветовал ему убираться подальше.
С того самого вечера, однако, многое переменилось. Ларсен с Инки Козаксом больше не разговаривали друг с другом, за исключением чисто деловых материй. Пистолет тоже никак не упоминался, ни в шутку, ни всерьез. Инки вытаскивал его только тогда, когда Ларсена не было поблизости.
В общем, шли годы, а бутлегерство по-прежнему оставалось выгодным делом, разве что хайджекеров развелось столько, что пару раз Инки пришлось дать нам послушать, какой приятный голосок у его пистолета. Потом ко всему прочему мы еще перебежали дорожку одним конкурентам, которыми командовал ирландец по имени Люк Дюган, и были вынуждены следить за каждым своим шагом и каждый раз менять маршрут поездки.
И все же дела шли нормально. Я продолжал содержать чуть ли не всех своих родственников, а Глассис каждый месяц откладывал несколько долларов на то, что он называл «фондом персидского кота». Ларсен, насколько я понимаю, почти все грохал на женщин и все, что с ними связано. Он был из тех ребят, что берут все радости от жизни даже без намека на улыбку, но тем не менее живут исключительно ради них.
Что же до Инки Козакса, то мы и понятия не имели, что случалось с деньгами, которые он зарабатывал. Мы никогда не слышали, чтоб он ими швырялся, так что в конце концов решили, что он их копит – наверное, наличными в арендованном банковском сейфе. Может, он планировал когда-то вернуться на родину, где бы она там ни была, и кем-то там стать. Во всяком случае, он ничего нам не рассказывал. К тому времени как конгресс лишил нас привычной профессии, у него должна была скопиться колоссальная куча «капусты». Большими делами мы не ворочали, но были очень осторожны и ни разу не попались.
Наконец настало и нам время в последний раз съездить с грузом. Дальше в любом случае приходилось по-быстрому сворачивать дела, поскольку крупные синдикаты с каждой неделей требовали все больше денег за протекцию. Мелкому независимому дельцу ловить тут было нечего, будь он даже такой ловкач, как Ларсен. Так что мы с Глассисом на пару месяцев свалили в отпуск, прежде чем браться за раздумья, что нам дальше делать с его персидскими котами и моими беспомощными родственниками.
