Повертев его в руках минуты две, я начал подмечать что-то странное в том, каков металл на ощупь. Насколько я мог судить, это была самая обыкновенная вороненая сталь, но какая-то уж больно гладкая и лоснящаяся, из-за чего жутко тянуло пощелкать затвором. Лучшего объяснения мне не выдумать; металл просто казался каким-то не таким. В конце концов я пришел к выводу, что пистолет просто действует мне на нервы, отчего я выдумываю бог знает что; так что я положил его на каминную полку.
Когда Глассис вернулся, солнце уже встало, а он больше не улыбался. Он пихнул газету мне на колени и ткнул пальцем. Она была открыта на пятой странице. Я прочитал:
АНТОН ЛАРСЕН РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПО ОБВИНЕНИЮ В УБИЙСТВЕ КОЗАКСА
Полиция считает, что экс-бутлегер застрелен подельником
Я поднял взгляд и увидел Ларсена, стоящего в дверях спальни. Он был в пижамных штанах и выглядел каким-то желтым и больным, веки у него набрякли, а свиные глазки выжидающе уставились на нас.
– Доброе утречко, босс, – медленно проговорил Глассис. – Мы тут только что прочли в газете, что с вами пытаются проделать довольно грязную штучку. Они уверяют, будто это вы, а не Дюган, убили Инки.
Ларсен хмыкнул, подошел ближе, взял газету, быстро ее просмотрел, хмыкнул опять и направился к умывальнику, чтобы поплескать на физиономию холодной водой.
– Итак, – объявил он, поворачиваясь к нам, – только к лучшему, что мы тут залегли.
Тот день был самым длинным и нервозным, какой я только помню. Создавалось впечатление, будто Ларсен так окончательно и не проснулся. Не будь мы с ним давно знакомы, я бы заподозрил, что он под наркотой. Он так и не вылез из пижамных штанов, так что и к полудню выглядел так, будто сию минуту скатился с кровати. Хуже всего, что он ничего не говорил и не рассказывал нам о своих планах. Конечно, он и раньше не отличался разговорчивостью, но теперь был совсем другой случай. Его поблескивающие свиные глазки начали вгонять меня в депрессию; как бы спокойно он ни сидел, они безостановочно двигались – будто у парня в белой горячке, который вот-вот кинется ловить чертиков.
В конце концов это стало и Глассису действовать на нервы, что меня удивило, поскольку обычно Глассис умеет держать себя в руках. Он начал робко высказывать всякие предложения – что нужно раздобыть следующий выпуск газеты, что нужно позвонить определенному адвокату в Нью-Йорке, что нужно послать моего кузена Джейка пошататься возле полицейского участка в Бейпорте и поразнюхать, что там творится, и так далее. Каждый раз Ларсен по-быстрому его затыкал.
Раз я даже подумал, что сейчас он вмажет Глассису между глаз. А Глассис, дуралей, не отставал. Приближение бури было для меня столь же очевидно, как отсутствие собственного носа. Я никак не мог понять, что толкает Глассиса вести себя подобным образом. Остановился я на том, что публика профессорского толка переносит такую нервозную обстановку хуже, чем простофили вроде меня. Ученым мозгам никак не отключиться от обсасывания всяких идей, надо это или не надо, вот в чем беда.
Что же до меня, то я старался свои нервы не распускать. Постоянно твердил себе: «С Ларсеном все о’кей. Он просто малость на взводе. Мы все на взводе. Господи, я же десять лет его знаю. С ним все о’кей». Я не совсем сознавал, что повторяю все эти слова только потому, что начинаю догадываться: с Ларсеном все далеко не о’кей.
Буря разразилась часов около двух. Глаза Ларсена широко раскрылись, как будто он вдруг про что-то вспомнил, и он так стремительно вскочил, что я обернулся было в ожидании увидеть бандитов Люка Дюгана или полицию. Но это было ни то ни другое. Ларсен углядел пистолет на каминной полке. Едва принявшись вертеть его в руках, он заметил, что тот разряжен.
– Кто это тут побаловался? – рявкнул он злобным, визгливым голосом. – И зачем?
Глассис все никак не мог угомониться.
– Я подумал, как бы вы себя не ранили случайно, – ответил он.
Ларсен тут же вразвалку подошел к нему и отвесил оглушительную затрещину, свалив его на пол. Я покрепче вцепился в стул, на котором сидел, в любой момент готовый использовать его как дубинку. Глассис мгновение корчился на полу, пока не справился с болью. Потом поднял взгляд – из левого глаза, куда пришелся удар, катились слезы. У него хватило ума ничего не сказать и не улыбнуться. Отдельные ослы в таких ситуациях улыбаются, считая, что это говорит об их отваге. Это действительно может говорить об отваге, согласен, но далеко не лучшего толка.
Секунд через двадцать Ларсен окончательно решил не пинать его ногой в лицо.
– Ну что, больше не будешь трепаться зазря? – поинтересовался он.
Глассис кивнул. Я отпустил стул.
– Где патроны? – спросил Ларсен.
Я вытащил патроны из кармана и нарочито аккуратно разложил на столе.
Ларсен опять зарядил пистолет. Глядя, как его ручищи гладят вороненый металл, я почувствовал дурноту, потому что помнил, каков тот на ощупь.
– Чтоб больше никто не лапал, ясно? – сказал он.
С пистолетом в руках он направился в спальню и закрыл дверь.
Единственным, что тогда мне пришло в голову, было: «Глассис был прав, когда говорил, что Ларсен просто свихнулся на почве этого пистолета. С ним то же самое, что и с Инки. Пистолет обязательно должен быть при нем. Это и беспокоило его все утро, только он этого не понимал».
Потом я опустился на колени рядом с Глассисом, который все еще лежал на полу, приподнявшись на локте и глядя на дверь спальни. Отметина от руки Ларсена на щеке стала кирпично-красной, а по скуле, где рассеклась кожа, стекала струйка крови.
Я шепотом, очень тихо рассказал ему, что мне только что пришло в голову насчет Ларсена.
– Давай свалим отсюда при первой же возможности и напустим на него полицию, – закончил я.
Глассис слегка покачал головой. Он продолжал таращиться на дверь, левый глаз у него спазматически подмигивал. Потом он вздрогнул, и глубоко в глотке у него что-то булькнуло.
– Не могу поверить, – проговорил он.
– Это он убил Инки, – прошептал я ему в ухо. – Я в этом почти убежден. И только что был на дюйм от того, чтоб убить и тебя тоже.
– Да я не про то, – сказал Глассис.
– А про что же тогда?
Глассис помотал головой, словно пытаясь выбросить из нее какие-то мысли.
– Про то, что я видел, – ответил он, – или, вернее, понял.
– Пистолет? – вопросил я. Губы у меня пересохли, и я едва выговорил это слово.
Он как-то странно посмотрел на меня и поднялся.
– Теперь нам обоим лучше держать ухо востро, – сказал он, и добавил шепотом: – Сейчас ничего не выйдет. Может, получится к вечеру.
Через порядочный промежуток времени Ларсен крикнул мне, чтоб я согрел ему воды побриться. Я принес ему воду, и к тому моменту, как я уже жарил мясо с бобами, он вышел и уселся за стол. Он весь был намыт и выбрит, а отдельные клочки волос вокруг плеши гладко причесаны. Полностью одет и в шляпе. Но, несмотря на все это, вид у него оставался все тот же желтый, нездоровый и прибалдевший. Мы съели мясо с бобами и выпили пиво, не проронив ни единого слова. К тому времени уже стемнело, и в стеблях осоки завывал несильный ветерок.
