Наконец Ларсен поднялся, раз обошел вокруг стола и сказал:
– Давайте-ка сыграем в лошадиный покер.
Пока я мыл тарелки, он принес чемодан и хлопнул его на маленький столик у стены. Вытащив из кармана пистолет Инки, он секунду смотрел на него. Потом положил пистолет в чемодан, закрыл его и крепко перетянул ремнями.
– Поиграем и поедем, – сказал он.
Я даже и не понял, почувствовал при этом облегчение или нет.
Играли мы по десять центов, и прямо с самого начала Ларсен принялся выигрывать. Со стороны все это выглядело, наверное, довольно дико: я, ерзающий как на иголках, Глассис с раздутой левой щекой, вглядывающийся в карты сквозь правое стекло очков, поскольку левое разбилось, когда Ларсен ему врезал, и Ларсен при всем параде, будто на вокзале в ожидании поезда. Все шторы были опущены, и подвешенная под потолком лампочка, прикрытая шутовским колпаком из газеты вместо абажура, отбрасывала на стол круг яркого света, хотя остальная часть комнаты оставалась слишком темной, чтоб я чувствовал себя в своей тарелке.
После того как Ларсен выиграл у каждого из нас долларов по пять, я и услышал тот шумок. Поначалу я даже не был уверен, что не ослышался, потому что он был очень тихим, а за окном сухо шуршала осока, но забеспокоился сразу.
Ларсен перевернул короля и сгреб очередную ставку.
– Вы сегодня в ударе, – заметил Глассис, улыбнувшись, – и тут же заморгал, потому что улыбаться было больно.
Ларсен насупился. Похоже, его ничуть не радовали ни собственная удача, ни замечание Глассиса. Его свиные глазки продолжали двигаться тем же самым манером, что давил нам на нервы с самого утра. А я безостановочно размышлял: «Наверное, все-таки это он убил Инки Козакса. Мы с Глассисом для него мелюзга. Наверное, он уже соображает, не убить ли и нас заодно. Или же собирается как-то нас использовать и прикидывает, сколько нам можно рассказать. Если он что-нибудь затеет, опрокину на него стол. То есть если успею». Он начинал казаться мне совсем чужим человеком, хоть я и знал его десять лет, и это был мой босс, который платил мне хорошие деньги.
Потом я опять услышал тот же шумок, на сей раз отчетливей. Был он очень специфический и трудно поддавался описанию – вроде того, что способна произвести крыса, запутавшаяся в куче одеял и пытающаяся выбраться. Я поднял взгляд и увидел, что краснота на левой щеке Глассиса стала гораздо заметней.
– Десять центов на черную пулю, – объявил Ларсен, двигая монетку в банк.
– Я тоже, – отозвался я, заталкивая туда же два никеля. Голос у меня прозвучал так сухо и придушенно, что это меня испугало.
Глассис тоже сделал ставку и сдал нам еще по карте.
А потом уже я почувствовал, как стремительно бледнею, потому что мне показалось, что шумок доносится из чемодана Ларсена, и я вспомнил, что Ларсен положил пистолет Инки в чемодан дулом от нас.
Шумок стал чуточку громче. Глассис уже не мог усидеть на месте и чего-нибудь не сказать. Он отъехал назад вместе со стулом и зашептал было:
– По-моему, я слышу…
А потом увидел безумное, убийственное выражение в глазках Ларсена, и у него хватило ума закончить:
– По-моему, я слышу одиннадцатичасовой поезд.
– Сиди тихо, – буркнул Ларсен, – очень тихо. Сейчас только десять пятьдесят пять. На туз еще десять центов.
– Повышаю, – каркнул я.
Мне хотелось вскочить. Мне хотелось выкинуть чемодан Ларсена за дверь. Мне хотелось самому выбежать за дверь. И все же я сидел, сжавшись в комок. Мы все сидели, сжавшись в комок. Мы не осмеливались ничего предпринять, потому что, если б мы чего-то предприняли, это показало бы, что мы верим в невероятное. А если человек в такое верит, значит он спятил. Я беспрестанно проводил языком по сухим губам, ничуть их не смачивая.
Я уставился в карты, пытаясь выбросить все остальное из головы. На сей раз сдача была полная. Мне достался валет и всякая шушера, и я знал, что темная карта у меня тоже валет. Глассису выпал король. Трефовый туз Ларсена оказался сильнейшей картой на столе.
А шумок все не стихал. Что-то выкручивалось, вытягивалось, напрягалось. Приглушенный такой шумок.
– А я тоже повышаю, – сказал Глассис в полный голос. У меня мелькнула мысль, что он это сделал, только чтоб произвести побольше шума, а вовсе не потому, что считал, будто у него какие-то особо хорошие карты.
Я повернулся к Ларсену, старательно пытаясь изобразить, что мне до смерти интересно, повысит он или прекратит ставить. Глазки у него перестали бегать и нацелились прямо на чемодан. Рот как-то чудно, закостенело скривился. Через некоторое время его губы начали двигаться. Голос звучал так тихо, что я едва улавливал слова.
– Еще десять центов. Это я убил Инки, сами знаете. Ну, что твой валет скажет, Безносый?
– Повышаю, – отозвался я машинально.
В ответ послышался все тот же едва слышный голос:
– Хоть лопни, не выиграешь, Безносый. Он не взял деньги с собой, как говорил. Но я заставил его выложить, где он их прячет в своей берлоге. Сам я не могу этим заняться: фараоны меня узнают. Но вы оба запросто справитесь. За этим мы и едем сегодня в Нью-Йорк. Повышаю еще на десять центов.
– Вас понял, – услышал я собственный голос.
Шум прекратился – не постепенно, а разом. В этот момент мне вдесятеро сильней захотелось вскочить и хоть что-нибудь сделать. Но я словно прирос к стулу.
Ларсен открыл туза пик.
– Два туза. Ничем-то не помог Инки его пистолетик, вот так-то. Он и вытащить его не успел. Трефы и пики. Черные пули. Я выиграл.
Тогда-то оно и случилось.
Нет нужды долго рассказывать о том, что мы сделали после. Тело мы закопали в осоке. В доме тщательно прибрались, а купе отогнали на пару миль от побережья, прежде чем бросить. Пистолет мы унесли с собой, разобрали, расплющили молотком и по частям покидали в залив. Про деньги Инки мы больше ничего не узнали и даже не пытались. Полиция нас не беспокоила. Мы считали себя редкостными счастливчиками, что вообще умудрились скрыться без осложнений после того, что произошло.
Поскольку с дымом и пламенем, окутавшими маленькие круглые дырочки, под сотрясения и подергивания чемодана от отдачи, восемь пуль с барабанным грохотом вырвались наружу и буквально развалили Антона Ларсена напополам.
Мисс Миллик терялась в догадках, что же такое вдруг приключилось с мистером Рэном. Диктуя ей, он постоянно отпускал наистраннейшие замечания. Вот и на сей раз он еще утром вдруг быстро обернулся и спросил: «А вы когда-нибудь видели привидение, мисс Миллик?» А она тогда нервно хихикнула и отозвалась: «Когда я была маленькой, из чулана в моей мансарде высовывалось по ночам что-то в белом и стонало. Конечно, это были только мои выдумки. Чего я тогда только не боялась!» А он на это сказал: «Да я не такое привидение имею в виду. Я имею в виду привидение мира сегодняшнего, с фабричной сажей на физиономии и грохотом машин в душе. То, что рыщет по угольным складам и слоняется по ночам в пустынных конторских зданиях вроде нашего. Настоящее привидение. Не что-то там из книжек». А она тогда не нашлась, что и ответить.
