Так что некоторое время я решил посвятить более детальному знакомству с наследством. Это был вполне очевидный ход, но меня удерживало от него нечто вроде стеснения. Однако, приступив, я понемногу начал испытывать любопытство. Я вовсе не предполагал обнаружить что-либо действительно ценное. Большей частью мною двигало желание получше узнать своего дядю. Начал я с того, что еще раз заглянул в буфет. Консервов и кофе там оказалось чуть ли не на месяц. Это было очень кстати. Запасы провизии позволяли некоторое время не заботиться о хлебе насущном и спокойно подыскивать работу. В нижнем ящике валялось несколько старых инструментов, шурупы, проволока и прочий хлам.
Открыв дверь чулана, я на мгновение испытал шок. Вдоль стены висела полицейская форма, с надетой на крюк синей фуражкой сверху, парой выглядывающих из-под брюк тяжелых ботинок и длинной дубинкой сбоку, прицепленной на гвоздь. В сумерках эта форма казалась живым человеком. Тут я заметил, что уже почти стемнело, и зажег лампу под зеленым абажуром. В кладовке я нашел еще обычный костюм, пальто и кое-какую другую одежду – не очень много. На полке стояла коробка, в которой обнаружился служебный револьвер и ремень с заткнутыми за кожаные петельки патронами. Я поразмыслил, не следует ли все это куда-то сдать. Форма меня удивила, пока я не догадался, что, должно быть, у него их было две – одна летняя, вторая зимняя. Похоронили его в другой.
Больше тут искать было нечего, так что я перешел к шкафу. В двух верхних ящиках лежали рубашки, носовые платки, носки и нижнее белье – все выстиранное и аккуратно сложенное, но поношенное. Теперь все это было мое. Если размер совпадет, я имею полное право носить дядины вещи. Мысль была не очень приятная, зато практичная.
Третий ящик заполняли газетные вырезки, тщательно разложенные в отдельные стопки и связки. Я проглядел верхние. Все они, похоже, имели отношение к каким-то полицейским делам, две – к совсем недавним. Здесь, решил я, и скрывался ключ к тому, чем занимался мой дядя после отставки. Он сохранил интерес к своей старой работе.
В нижнем ящике обнаружился набор совершенно разнородного барахла. Пара очков, необычно короткая тросточка с серебряным набалдашником, пустой портфель, какая-то зеленая ленточка, игрушечная деревянная лошадка, на вид очень старая (я вскользь подумал, уж не мне ли он ее купил, когда я был маленьким, а потом забыл послать), и все такое прочее.
Я быстро задвинул ящик и отошел. Дело оказалось не настолько интересным, как я предполагал. Общее представление я получил, все верно, но это занятие наводило на мысли о смерти и вызывало чувство неприкаянности и потери. Меня закинуло в самую глубь огромного незнакомого города, и единственного человека, к которому я мог испытывать близость, три недели как похоронили.
И все же я решил, что лучше покончить с этим делом, так что выдвинул мелкий ящичек под крышкой стола. Там я нашел две не очень давние газеты, ножницы и карандаш, небольшую пачечку квитанций, заполненных старательным почерком управляющего, и детективный роман из библиотеки. Назывался он «Квартирант». Интересно, подумал я, потребуют ли от меня заплатить за пользование книгой? В конце концов остановился на том, что вряд ли.
Вот и все, что мне удалось обнаружить. И как мне подумалось после некоторых размышлений, обнаружил я очень мало. Неужели он не получал никаких писем? Всеобщий педантичный порядок наводил меня на уверенность в том, что где-нибудь обязательно должна стоять пара коробок с ними, аккуратно увязанными в пачки. И неужели не было никаких фотографий, прочих памятных вещей и сувениров? Журналов, записных книжек? Да что там, я не наткнулся даже на ту кипу рекламных листовок, брошюрок, карт и прочей бесполезной макулатуры, которую найдешь практически в каждом доме. Меня внезапно поразило, до чего жутко пустыми и тоскливыми должны были оказаться его последние годы, несмотря на вырезки и детективные романы.
Стука я не слышал, но дверь отворилась, и управляющий ступил внутрь, мягко двигаясь в больших стоптанных шлепанцах. Это меня напугало и вызвало легкую злость – злость, больше обусловленную нервным раздражением.
– Я только хотел вас предупредить, – сказал он, – что после одиннадцати у нас тут шуметь не принято. Да, ваш дядя обычно пользовался кухней в восемь тридцать и в пять.
– Хорошо, хорошо, – резко отозвался я и готов был уже добавить что-нибудь саркастическое, когда в голову мне вдруг пришла одна мысль. – А мой дядя не держал в подвале сундук, или коробку, или еще что-нибудь в этом роде? – спросил я.
Мгновение он туповато смотрел на меня, потом покачал головой:
– Нет. Все его вещи могут быть только здесь. – Он обвел комнату размашистым движением массивной ручищи с толстыми пальцами.
– У него часто бывали гости? – спросил я.
Мне показалось, что управляющий не расслышал этого вопроса, но через некоторое время он очнулся и покачал головой.
– Спасибо, – сказал я, отворачиваясь. – Спокойной ночи.
Когда я повернулся обратно, управляющий все еще стоял в дверях, сонно оглядывая комнату. Я опять обратил внимание, какие бесцветные белки у его глаз.
– Гляди-ка, – заметил он. – Я смотрю, вы расставили мебель, как было при вашем дяде.
– Да, она вся стояла по стенам, так я кое-что выдвинул.
– И портрет его опять на буфете.
– Он что, обычно там и стоял? – спросил я.
Он кивнул, еще раз огляделся, зевнул и повернулся уходить.
– Ну… – сказал он. – Спокойных снов.
Последние два слова прозвучали как-то неестественно, словно, чтоб их выговорить, понадобилось невероятное усилие. Он бесшумно прикрыл за собой дверь. Я тут же цапнул со стола ключ и запер ее. Мысль о том, что он еще раз способен сунуть сюда нос без стука, представлялась мне совершенно невыносимой. Одиночество навалилось на меня с прежней силой.
Так выходит, я расставил мебель по-старому и фотографии тоже нашел должное место? Эта мысль меня немного испугала. Я был бы очень рад, если бы мне не пришлось спать в этой уродливой чугунной кровати. Но куда я еще мог пойти с сорока семью центами в кармане и полным отсутствием смекалки и нахальства?
Внезапно я осознал, что веду себя по-дурацки. Не было абсолютно ничего противоестественного в том, что в тот момент я чувствовал себя не в своей тарелке. В подобных обстоятельствах любой бы так себя чувствовал. Но мне нельзя было этому поддаваться. Хотелось мне того или нет, но какое-то время мне предстояло жить в этой комнате. Надо было просто привыкнуть и освоиться. Так что я вытащил несколько газетных вырезок, хранившихся в шкафу, и принялся их просматривать. Они охватывали период в двадцать лет или около того. Самые старые пожелтели, высохли и легко трескались. В основном они были про убийства. Я переворачивал их одну за другой, пробегая взглядом заголовки, и тут и там прочитывая по несколько строчек. Через некоторое время я поймал себя на том, что с головой ушел в описания деяний Призрачного Душегуба, убийства которого отличали бессистемность и отсутствие видимых мотивов. Его преступления очень напоминали те, которыми так и не пойманный Джек-потрошитель терроризировал Лондон в 1888 году, за исключением того, что среди его жертв были не только женщины, но и мужчины, и дети. Я смутно припомнил, что около года назад мне уже приходилось слышать о двух подобных случаях – всего их было семь или восемь. Теперь мне довелось узнать подробности. Нельзя сказать, чтоб они наводили на приятные размышления. Имя дяди упоминалось в числе следователей в некоторых из самых первых дел.
