Мне вовсе не хотелось отвлекаться на подобные размышления, ведь я только что стал свидетелем невероятного эксперимента.
Меня вдруг осенило.
– Гипноз? – спросил я Макса.
Тот радостно кивнул.
– Стук карандаша был условным сигналом? Сигналом к выполнению указаний, данных при введении в транс?
– Верно.
– Теперь я припоминаю, что стук всякий раз был другим. Каждая комбинация ударов соответствовала конкретным указаниям?
– Вот именно. Джон реагировал, когда слышал нужный сигнал. На первый взгляд это кажется сложным, но на самом деле все довольно просто. Представь сержанта, который дает солдатам приказы, а потом командует «Марш!». Постукивание карандашом для Джона – та же команда «Марш!». Это надежнее, чем давать инструкции непосредственно перед выполнением. К тому же, – мой друг с хитринкой посмотрел на меня, – так эффектнее.
– Эффектнее некуда! – согласился я. – Макс, давай к делу. Как у Джона получилось изобразить все эти симптомы?
Макс успокаивающе поднял руки:
– Я все объясню. Не для того тебя позвал, чтобы дурачить. Садись.
Меня не пришлось лишний раз уговаривать. Фиринг легко вскочил на край стола и уселся там, свесив руки и внимательно слушая.
– Ты наверняка знаешь, – начал Макс, – что наше сознание способно порождать разнообразные симптомы болезней, даже когда человек полностью здоров. Согласно статистике, почти половина людей обращается к врачам с воображаемыми симптомами.
– Да, но эти симптомы никогда не бывают так ярко выражены, и их невозможно воспроизвести мгновенно. Я ведь видел даже кровавую слизь. А распухшие запястья…
Макс жестом остановил меня:
– Это лишь одно из многих отличий. Дослушай до конца. Наш Джон – здоровый и дисциплинированный человек, но еще несколько лет назад он был другим. – Макс взглянул на Фиринга, который утвердительно кивнул. – Не вылезал из больниц. Виной тому было его подсознание; об инсценировке заболеваний речи не шло, ведь пациент искренне верил, что он болен. Так вот, Джон все время, казалось, подхватывал самые невероятные и опасные заболевания, пугая свою мать и сбивая с толку врачей, пока не выяснилось, что все недуги имели эмоциональную природу. Установить это было трудно по причине, которую ты назвал, – чрезмерно выраженная симптоматика. Но именно невероятная сила подсознания Джона, позволявшая ему воображать симптомы, и помогла докопаться до истины. Клиническая картина становилась все более разнообразной и переменчивой, приступы и выздоровления – слишком частыми. В конце концов подсознание Джона принялось имитировать болезни, вызываемые паразитами, которых не находили в анализах. Когда правда всплыла, Джона направили к компетентному психиатру: тот смог вылечить расстройство личности, из-за которого Джон искал убежище в болезнях. Причины были банальными: чересчур заботливая, эмоционально требовательная мать и холодный, ревнивый отец, после смерти которого Джона одолело чувство вины. Тогда, после успеха психиатрического лечения, я и услышал о Джоне. Мне рассказала Вельда. Она подружилась с Фирингами, когда те переехали в соседний дом, и с тех пор часто их навещает.
Когда он произнес это, я не удержался и бросил короткий косой взгляд на Фиринга, но не заметил, чтобы тот смутился или, наоборот, принял надменный вид. Это привело меня в замешательство.
– Как-то раз, – продолжил Макс, – Джон, будучи у нас в гостях, упомянул о своих воображаемых болезнях, и я выпытал у него всю историю. Я сразу же заметил одну особенность, которую упустили другие врачи. А если не упустили, то не поняли, к каким осложнениям – или открытиям – она может привести. Перед ними был человек, всецело покорный своему подсознанию. Всем людям свойственны психосоматические расстройства, выражаясь научным языком. Как ты знаешь, это слово происходит от двух греческих, «псюхе» – дух и «сома» – тело. Но у Джона такие расстройства проявляются невероятно сильно. Таких случаев – один на миллион. Возможно, он вообще уникум. Вероятно, причины следует искать в наследственности. Думаю, Джон не обидится, если я скажу, что его мать, также изменившаяся благодаря помощи психиатра, была истеричной, даже буйной женщиной и сама страдала от ряда воображаемых заболеваний, пусть и не так сильно. Его отец тоже был таким.
– Вы правы, доктор Редфорд, – честно признался Фиринг.
Макс кивнул:
– Видимо, Джон унаследовал особенности родителей в двойном объеме. Как хамелеон приобрел неприсущую другим животным способность менять цвет, так и наш Джон унаследовал умение управлять психосоматикой, несвойственное другим людям – по крайней мере, не имеющим должной психологической подготовки. Даже у меня оно присутствует лишь в зачаточном состоянии. Я слушал Джона, впитывая каждое слово, и понял все это. Думаю, Джона и Вельду немного напугало мое любопытство. – Макс усмехнулся. – Но они не догадывались, что́ пришло мне в голову. Я заполучил человека, в котором, говоря по-простому, граница между психическими и материальными атомами предельно тонка. Ты ведь наверняка знаешь, что и разум, и материя управляются электрическими импульсами. Подсознание Джона контролирует сердечно-сосудистую систему. Оно может наполнить ткани организма жидкостью, спровоцировав опухание, или выкачать ее, создав эффект истощения. Может играть на его внутренних органах и же́лезах, как на музыкальных инструментах, изображая любой процесс, свойственный живому существу. Может создавать ужасные диссонансы, сделать Джона идиотом или инвалидом, как уже пыталось, или даже акромегалическим чудовищем, гигантом с огромной головой и руками, вызвав рост костной ткани после взросления. Либо поддерживать гармонию между всеми органами, превращая его в здорового человека, которого ты сейчас видишь перед собой.
Я посмотрел на Джона Фиринга и понял, что мое первоначальное впечатление о совершенстве его тела было далеко от истины. Нет, он был не просто ясноглазым, атлетичным молодым человеком без изъянов. В нем чувствовалось что-то неуловимое. Иногда говорят, что человек пышет здоровьем. Джон Фиринг лучился здоровьем в прямом смысле слова. Я понимал, что это лишь игра воображения, но все же мне казалось, что я вижу вокруг него слабый золотистый ореол.
Его разум, казалось, был столь же уравновешенным. Он держался удивительно спокойно для человека, облаченного лишь в простыню. Совсем не нервничал. Был чутким и внимательным, но в то же время совершенно безмятежным.
Легко было представить себе, что и в любви этот мужчина успешен, уверен в себе, действует самым естественным образом, не знает заминок, срывов ритма и прочих ловушек, в которые могут заманить невротика, то есть среднестатистического человека, его собственные тело и разум. Меня как обухом по голове ударило: Вельда наверняка влюблена в Джона. Любая женщина потеряет голову при виде такого мужчины. Он был не звездой футбола или культуристом, а куда более утонченным созданием.
Но в Фиринге имелось и кое-что отталкивающее. Он казался слишком уравновешенным, слишком безупречным, как яркая неоновая вывеска или красивая картина без единого неровного мазка или контраста, придающего индивидуальность. В большинстве людей заметен конфликт слабого, нерешительного тирана-разума и упрямого, мятежного раба-тела. В Фиринге этого конфликта я не наблюдал, что мне не нравилось. Была в нем какая-то глубинная мощь, намекавшая на неуязвимость. Можно было сказать, что из него выйдет довольно гадкий призрак.
