А это кто? Знакомая личность! Толстый важный с длинными патлами и лысиной… Никак Рома Пригудов по прозвищу Прыщ, владелец арт-студии «Декорум»? Жив, курилка! С девушкой. На жену Аню непохожа, новая никак? Федор улыбнулся невольно, вспомнил, как Рома однажды предложил ему выступить конферансье в конкурсе на мисс города. Леон Маркин местного розлива.
А вот и Гена Смолик, который пригнал машину, а его не пустили в Дом. Бойфренд Сандры. Охранник из «Английского клуба». Здоровенный краснорожий блондин со стрижкой ежиком. В свитере и кожаной куртке; подпирает стенку, в ручище хрупкий бокал с чем-то зеленым. Фигура явно на приеме неуместная. Сандра притащила! Вот она подошла с бокалами, один протягивает ему; он залпом допивает зеленую жидкость из своего бокала и берет у нее новый. Федор усмехается: привела на дармовое угощение. При всей своей болтливости Сандра о нем не упомянула. А куда же он смотрит? Туда, куда и все – на прекрасную пару. Набычившись, свободная рука сжата в кулак, явно не в своей тарелке. И кой черт занес тебя на эти галеры, Гена Смолик?
Кутюрье Рощенко… Федор столкнулся с этим добродушным и болтливым толстяком в больнице, где навещал раненого Колю, и Рощик задолбал его своими версиями нескольких взбудораживших город убийств. Федор улыбнулся невольно, вспомнив, как Рощик при встрече бросается с поцелуями… И всякий раз капитан Астахов не успевает увернуться и получает сочный чмок в щеку – в результате чего у него окончательно портится настроение. И главное, всегда одно и то же, не успеваю отскочить, жалуется капитан. Кидается как удав! Ирочкин босс…
Часа через два, после трех чашек кофе, уставший Федор наконец выключил компьютер и отправился спать…
Глава 8. Возвращение домой
Будто в зыбке я качаюсь,
засыпаю без снов…
Возвращаюсь, возвращаюсь
под родимый кров.
В. Тушнова. «Еду я дорогой длинной…»
За окном машины проносились деревеньки, поля, громадные, торчащие посреди пустоты павильоны торговых центров, окруженных обширными парковками. На полях еще лежали латки снега, от которого Оля отвыкла. Она рассеянно смотрела на сменяющиеся, как картинки в калейдоскопе, пейзажи, не узнавая, не испытывая ничего, кроме озабоченности и печали. Возвращение домой не радовало. Последний раз она приезжала два года назад – хоронить отчима, дядю Пашу…
Она так и не смогла назвать его папой. Он был хороший, добрый, покупал ей игрушки и красивые платья, но она все равно не смогла. Стеснялась. Язык не поворачивался. Мама умерла, когда ей было тринадцать. Оле кажется, что она осталась там, маленькая девочка, потрясенная и растерянная… Милочке было три года, она мало что понимала. Оля помнит, как стояла у гроба мамы, а вокруг было много цветов, они пахли надрывно и печально. Дядя Паша плакал. Держал на руках Милочку и обнимал ее, Олю. Она не плакала, застыла, просто смотрела на мамино бледное лицо. Позже она пыталась вспомнить события того дня, но не смогла. Перед глазами возникала только одна картинка: она стоит у гроба мамы, вокруг какие-то люди, много цветов, глубокая яма и горка черной земли. И одна мысль: маме там будет страшно!
Дядя Паша был хороший, она благодарна ему. Он так и не женился после смерти мамы. Иногда появлялись какие-то женщины, но надолго не задерживались. Домом заправляла Алевтина: «прислуга за все». Дядя Паша горел на работе, возвращался за полночь. Позже она поняла, что работа была для него допингом, манией, алкоголем, она заменила ему многое. Работа и любовь к дочери. Когда он смотрел на Милочку, у него было такое лицо…
Милочка была принцессой, а она, Оля, сестричкой принцессы. Алевтина учила Олю жизни и житейским премудростям: учись, детка, у тебя светлая голова, ты должна быть сильной, никто ничего не даст даром, манна на голову на посыплется; и выше нос, смелее, спинку прямо, подбородок кверху, смотри гоголем. Оля не знала, кто такой гоголь. Оказалось, смешная птичка-уточка с большой головой и короткими лапками. А Милочка – белый лебедь…
«Милка у нас – красавица, – говорила Алевтина, – ей обломится и без учебы, а ты учись! Носом рой, поняла? И не реви, глазки испортишь». Оля никогда не ревела, стеснялась, робела, но не плакала. Алевтина передавала общий настрой и давала установку: не реветь! «Смотри людя́м в глаза и улыбайся! Ласковое теля двух маток сосет, как ты к людя́м, так и они к тебе. Милка-то наша недобрая, злыдня. Уже сейчас видать, хлебнет в жизни, одна радость, что ей плевать на все, переступит и пойдет дальше по головам, а ты не такая, тебя можно убить словом, сильно нежная, надо быть попроще, ну да уж какая уродилась. Значит, надо учиться, чтобы зарабатывать на хлеб, а то будешь вроде меня по чужим хатам на старости лет, бесприютная».
«Ты не хотела учиться? – спрашивала Оля. – Не могла, поднимала двух сестричек, учила, замуж выдавала, а сама кругом опоздала. Ты везучая, и твоя мама была везучая. Повезло вам с Павлом Ивановичем, редкой души человек, а мог оказаться извергом, мало ли таких. А то, что Милку больше жалует, так это ж нормально: своя рубашка ближе к телу. И тебя не забывает. Вон, сережки золотые прикупил что тебе, что ей, да и одежку, все поровну, и на учителей не жалеет… репетиторов! Только учись! Кто знает, что впереди, на Милку расчету нет, а ты всегда долг отдашь, ты добрая и благодарная, не забудешь».
Алевтина готовила, прибиралась, мыла посуду и говорила, говорила… Наставляла, приводила всякие примеры из собственной жизни. Оля помнит, как делала уроки под ее негромкий глуховатый голос. Когда Оле было восемнадцать, Алевтина ушла от них нянчить внуков – детей одной из племяшек, «не чужим же людям отдавать», сказала. Они посидели, выпили вина, поплакали…
Новые экономки несильно приживались, в основном из-за Милочки – уходили одна за другой. Она, Оля, поступила на экономический. Дядя Паша гордился и радовался, говорил, что смена растет. Она работала в его компании до самого отъезда… Два года назад он умер, и Оля часто думает, что свой долг ему она не отдала. Не успела.
Милочка встретила ее в аэропорту, они обнялись. Сестра стала красавицей! На нее оглядывались – казалось, когда она шла своей размашистой походкой, и развевались белые одежды – вокруг сразу же образовывался вакуум и завихрялось пустое пространство. Она приехала на красивой красной машине. Моя «Альфочка», сказала небрежно и потом всю дорогу рассказывала, что работает в Доме моды… пока здесь, но с прицелом на Европу, мосты уже наведены. Об отце она не вспоминала. Вскользь заметила, что он умер внезапно от сердечного приступа, и есть завещание… «Хочешь, возвращайся, тяни бизнес, он всегда повторял, что ты умная, а я красивая!» – рассмеялась она.
– Ты, Олька, скучная и одета, как старуха! – Милочка смерила Олю критическим взглядом. – Пошли к нам, я тебя приодену, знаешь, какие у нас модели! Наш кутюр-дизайнер учился в Париже! Негр, между прочим, фантазия дикая!
…Она уехала сразу после похорон, отказавшись «тянуть» бизнес. Ей было душно в родном доме. На похороны пришла Алевтина, постаревшая, располневшая, седая. Сказала: «Слава богу, свиделись, а то я думала, что так и помру, не повидавшись».
