– Одна из версий – грабеж, – сказал Федор.
– Да, пропало колье. И, кажется, сережка. Лучше бы я не дарил… Снежана сказала, что видела в «Золотом льве» колье с синими камнями, это ее цвет. У нее были сережки с сапфирами, она их очень любила. Сказала между прочим и больше к этому не возвращалась. Я сделал ей предложение месяц назад и подарил это колье. Я никогда не забуду, как она открыла футляр и ахнула! Потом посмотрела на меня, а в глазах слезы. И сказала: не нужно было, это же страшно дорого…
Они помолчали. Федор пригубил кофе – для приличия, чтобы заполнить паузу. Он понял, что ни о чем спрашивать не нужно, Бродскому необходимо выговориться. И еще понял, что архитектор одинок. Работоголик, для которого главное в жизни – его бизнес, и ни на что другое времени уже не остается. Даже на друзей.
– Нас познакомила Тамара Голик, моя подруга детства, можно сказать. Мы когда-то жили в одном доме, иногда пересекались. Я намного старше, помню ее совсем малышкой. Случайно столкнулись пару лет назад, разговорились, посмеялись, вспомнили школу, учителей. Тамара – легкий человек. А Снежана… она другая. У нее даже имя необыкновенное! Я никогда не думал, что она обратит на меня внимание. Я встречался с Тамарой – так, ничего серьезного, ни к чему не обязывающие отношения. Она познакомила нас, Снежану и меня. Стали встречаться втроем, а потом я решился пригласить Снежану в театр… Впервые мы были без Тамары. Я не верил, что такой сухарь, как я, может привлечь такую… как Снежана! Она была королевой. – Он снова замолчал, а Федор отхлебнул остывший кофе. – Вокруг нее был свет! Свет, чистота, белизна…
Федор подумал, что в кабинете Бродского тоже свет, белизна и прозрачность. То, что архитектор мог выстроить согласно своим вкусам, он строил, а в том, чего не мог, домысливал все те же чистоту, свет и белизну. Его мир был четким, как графика, без полутонов, без светотеней, без красок…
– Я был женат, – продолжал Бродский. – Шесть лет назад. Моя жена была пианисткой, я влюбился в нее, когда увидел за роялем на сцене, в ярком цвете, в звуках… Мы прожили вместе два года, и она ушла. Потом я встречался с коллегой, около полугода, потом… Все это было не то, и наверное, они это чувствовали. Было что-то, чего они ожидали, а я не мог дать. И я понял, что тепло, семья не для меня, что я ущербен… Родители расстались, когда мне было девять. Мама ушла от нас, обещала забрать меня, и я все время ждал. Отец стал пить, не мог больше оперировать – он был хирургом. Работал на «Скорой», скатывался по наклонной, а я все ждал, что мама приедет за мной. Она поздравляла меня с днем рождения – письма приходили из Германии. Я даже не знаю, жива ли она: последние пять лет писем не было. Я постоянно испытывал страх, что меня бросят, даже сейчас, когда я смотрю на женщину, спрашиваю себя: эта тоже уйдет? А Снежана… Она была не такая! Мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. То, что случилось, дикость! Мы были вместе, нас поздравляли, мы пили шампанское, на нас смотрели, а спустя полчаса она с окровавленным лицом, в залитом кровью платье… Если бы я пошел с ней, она взяла бы шубу и мы ушли вместе. Если бы только я пошел с ней! Какой смысл? Следователь сказал, что его найдут обязательно… Я хочу посмотреть на него и спросить: почему? Из-за ничтожных стекляшек? Почему так жестоко? Он не просто убил, а унизил и надругался… Ее разбитое лицо постоянно перед глазами… я этого никогда не забуду. Мне дали запись дефиле и приема, я смотрю ее снова и снова, рассматриваю чужие лица, примеряю роль убийцы то одному, то другому и чувствую, что схожу с ума…
Они сидели молча. Федор ждал, когда Бродский станет оправдываться за то, что позволил себе слабость быть искренним; ему казалось, он понял его: сухой, нелюдим, осторожный в знакомствах, закрытый, не умеющий говорить о чувствах. И еще подумал, что гоняет запись не только Бродский – он, Федор, тоже каждый вечер смотрит, пытаясь рассмотреть…
– Вы извините, я не должен был… – сказал Руслан. – Не привык быть слабым, в моем бизнесе нужна жесткость. Не узнаю себя. Должно быть, философия навеяла, никогда не общался с философом… – он скупо улыбнулся. – Вы сказали, у вас есть вопросы?
– Вы никого не видели, когда поднимались по лестнице? Или в коридоре?
– На лестнице никого не было, а по коридору уже бежала толпа из зала. Все бежали в одну сторону, если бы кто-то шел от гримерной, я бы заметил. Разве что… – он запнулся. – Не знаю.
«Разве что убийца развернулся и побежал со всеми обратно», – мысленно закончил Федор. – Вы знакомы с сестрой Снежаны?
– Нет, она живет в Загребе. Обещала прибыть на свадьбу, но… опоздала. Мне сказали, она приезжает.
– Почему она уехала, не знаете?
Бродский пожал плечами:
– Снежана говорила, что ее сокурсник открыл там бизнес и позвал ее. Это было давно, кажется, десять лет назад. Она – экономист.
Он замолчал, выжидающе глядя на Федора. Тот не удержался и сказал:
– Вы встречались с Тамарой Голик…
– Мы не встречались в полном смысле слова, я уже сказал. Так, виделись изредка. Я не любил ее, да и она… – Он развел руками. – Друзья детства, знали друг друга, доверяли. Она была рада за нас, сказала: приготовила подарок-бомбу на свадьбу. – Он помолчал. – Послушайте, у меня есть коньяк… не против? Одному не хочется.
Федор кивнул, и Бродский поднялся; распахнул сейф, достал бутылку и стаканы, разлил. Федор был уверен, что он предложит помянуть Снежану, но Руслан сказал:
– За философию! Говорят, она помогает выжить…
Они выпили, и Бродский спросил:
– Это правда? Насчет выживания? – Он смотрел на Федора в упор.
– Это дверь, – сказал Федор. – Вы открываете и входите, оставляя суету сует позади. Теперь только вы и мысль, и еще титаны, которые были за тысячи лет до вас, но каким-то образом родственны и понятны вам. Извините за пафос, – прибавил он.
Бродский кивнул…
Глава 13. Из дневника отличницы
«Страшно, страшно, страшно! Настоящее убийство! До сих пор страшно, аж мурашки по коже. После выступления ничего не помню, все как в тумане. Пока шла, одна мысль: не упасть! Не упасть! Юлька держал меня за руку, а я вцепилась в него и только считала шаги: один, два, три! Смотреть надо перед собой, над головами, не рассматривать лица и не глядеть под ноги. Да и в голове зебры несильно видно. А они шепчутся, смеются, разговаривают, щелкают камеры. Так и хочется посмотреть, но тогда можно споткнуться, а надо как автомат: тебя завели ключиком и ты идешь. И еще эти каблуки! А голова зебры вообще! А потом разноцветное лицо и розовые волосы! Зато никто не узнает, когда увидит без грима. И Снежана, наша королева! Все встали, когда она вышла в свадебном платье в стразах, – и сразу гром аплодисментов. Сандра потом сказала, что почувствовала: мол, добром это не кончится, прямо кольнуло в сердце! А потом был прием. Регина сказала, надо все время убирать грязные тарелки, хорошо хоть не мыть, а просто собрать в пластиковые мешки, вынести в кладовую и принести новые.
