Минна вытащила иглу и приложила ватку к сгибу локтя.
— Считай, — повторила она еще раз, вроде бы не обращая внимания на страдания Вебера.
Взгляд мальчишки затуманился. Глаза обратились вверх и закатились под полуопущенные веки.
— Считай! — приказала она, берясь за другую руку.
Она снова сжала шприц губами и с молниеносной скоростью затянула жгут. Секунду спустя игла нашла новую вену.
Того снова начала бить дрожь. Бивен сказал себе, что пара оплеух была бы куда милосерднее этой затянувшейся химической пытке, но Минна, казалось, ничуть не сомневалась в правильности выбранного пути.
Наконец Вебер расслабился.
— Считай, — бросила она в последний раз.
Загробным голосом тот начал:
— Eins, zwei, drei…
[142]
Бивен зачарованно наблюдал за происходящей метаморфозой. Раскинув руки в траве и обратив ладони к небу, Вебер словно растворялся в дневном свете.
— Vier, fünf, sechs…
[143]
На этом счет прервался: он заснул.
— Черт возьми, — пробормотал Бивен, — что ты ему вколола?
— Тиопентал натрия, тебе это о чем-то говорит?
— Нет.
— Пентотал?
— Тоже нет.
— Это анестетик. В определенной дозировке он угнетает центральную нервную систему и нейтрализует силу воли. Его называют «сывороткой правды». Странно, что вы не используете его в гестапо.
Он не осмелился сказать ей, что их методы более… незамысловаты. Тем не менее в Geheime Staatspolizei поговаривали об использовании химических препаратов, если требуется сломать наиболее строптивых. Минна могла бы стать первоклассным консультантом на Принц-Альбрехтштрассе, 8.
Она отвесила Гансу Веберу пощечину и заговорила с ним мягко, как если бы их связывала многолетняя доверительная дружба. Парень, казалось, был почти без сознания. По его лицу катились слезы. В трепещущих глазах разливалось глубокое успокоение.
— Все хорошо?
Ноль ответа. Тело Вебера по-прежнему растекалось в свете, превращаясь в лужицу вялой, томной, красноватой энергии.
— Все хорошо?
— Да, — наконец пробормотал он.
— Мы твои друзья. Мы здесь, чтобы помочь тебе.
Вебер сделал усилие, пытаясь разглядеть их, но, кажется, так и не увидел.
— Ты расскажешь нам все, что знаешь?
— Да…
99
— Как тебя зовут?
— Ганс Вебер.
— Кем ты работаешь?
— Шофером.
Минна не успела задать следующий вопрос, Вебер во внезапном приступе словоохотливости снова заговорил:
— Главное знать правила дорожного движения. Правила надо знать назубок!
— Но ты-то их знаешь?
— Лучше всех.
— Какую машину ты водишь?
Вебер не ответил. Ему словно не хватало воздуха, он открывал рот, подобно выброшенной на сушу рыбе. В уголках рта сохли струйки слюны.
— Это правила дорожного движения, — чуть тише повторил он.
— Конечно. Расскажи мне о Грете Филиц.
Перед его глазами роились мухи. Некоторые даже садились на липкое от пота лицо.
— А еще рефлексы… — продолжил он, будто не услышав Минну. — На дороге рефлексы — это основной…
Его голос затих. Бивен выжидал момент, когда бедный парень окончательно растечется по траве, как перевернутое ведро.
— Ганс.
Вебер снова заснул.
— Ганс!
Новая пощечина. Тот пришел в себя. Его зрачки, снова было исчезнувшие, показались из-под век и уставились на горизонт.
— Расскажи мне о Грете Филиц.
— Моя хозяйка.
— Что ты можешь о ней сказать?
— Она умерла. Ее убили.
Значит, шофер был доверенным лицом — очевидно, из-за «особых» отношений с ее мужем. Черт ногу сломит в этом деле!
— Ты возил ее повсюду в Берлине?
— Повсюду.
— У нее были друзья?
— Полно.
— Женщины или мужчины?
Вебер хихикнул. Его легкий, рассеянный смешок, казалось, исходил из листвы липы, из наливающегося синевой неба.
— И те и те…
— Где она встречалась с ними?
— В отеле «Адлон», в кафе «Циглер»…
Он продолжил вполголоса перечислять места. Язык у него так заплетался, что иногда было почти невозможно разобрать, что он говорил.
— Она иногда ходила к ним в гости?
— Иногда.
— У нее были любовники?
— Нет, любовников не было.
— Ты уверен?
— Совершенно.
— Почему ты так уверен?
Ганс Вебер запрокинул голову. Издалека можно было подумать, что он вспоминает стихотворение, едва шевеля губами и воздев глаза к залитой солнцем кроне липы.
Бивен чувствовал в зарождающейся жаре грядущее оцепенение. Воистину странная сцена. Расслабленный допрос под открытым небом, в час, когда природа просыпается. Ничего общего с силовыми сеансами у него в кабинете.
— Запрещено…
— Ее мужем?
Тот опять хихикнул и вяло вытянул правую руку, пародируя гитлеровское приветствие:
— Фюрером!
Психиатр не дрогнула: не следовало препятствовать человеку нести любой бред, оставалось только выуживать по ходу нужные ответы. Бивен догадывался, что Минна эксперт в такого рода дознаниях. С помощью этого барбитурата она наверняка выявляла случаи давнего травматизма, симптомы, скрытые в подсознании своих пациентов.
Ганс воздел указательный палец и добавил:
— А наш фюрер, он человек очень серьезный…
— А если я тебе скажу, что Грета была беременна?
Парень повернул голову и посмотрел на Минну. Он казался разочарованным. Ее невежеством. Глупостью. Или просто ее наивностью.
— Вы ничего не знаете. Гитлер хочет, чтобы у всех женщин были дети. Нужно иметь детей.
— Мы с тобой оба знаем, что отцом был не Гюнтер Филиц.
— Конечно нет.
— И ты знаешь кто?
— Нет.
— А среди ее друзей был мужчина, которого она видела чаще остальных? Ты не помнишь, отвозил ты ее в какое-нибудь особое место?
