— Расскажите мне лучше о другом аспекте программы, — прервала она его.
Он отложил трубку и развел пухлыми ладошками.
— Но мы сейчас здесь и находимся!
— Сеть «Лебенсборн». «Источники жизни».
— Именно. Речь идет не только о том, чтобы улучшить существующие деревья, но и о том, чтобы высадить новые! Много новых! Боюсь, изначально мы с вами встретились при осуществлении наиболее жесткой, крутой и сложной для понимания стороны нашей программы, но сегодня я счастлив принять вас в этом роддоме, представляющем собой будущее нашей расы.
— Я увидела только самую обычную клинику для матерей-одиночек.
— Вот только давайте обойдемся без провокационных заявлений. Вы прекрасно поняли, что́ здесь стоит на кону. По природе своей немецкая женщина предназначена для деторождения. Нужно только подтолкнуть ее, стимулировать, помочь. Она в буквальном смысле является маткой, где вынашивается наша победа.
Кабинет располагался на первом этаже. Взломать балконную дверь не велика проблема. Отважатся ли Симон и Бивен последовать за ней сюда? Без сомнения.
— Благодаря мощной и отлично аргументированной пропаганде, — продолжал медик, — мы обеспечили отличную динамику: беременных женщин становится все больше. И можно забыть про любовь, брак, крещение и прочие мещанские штучки. Речь идет только о деторождении, и точка. Заново заселить наше Lebensraum! Столь дорогое нашему фюреру жизненное пространство!
— Но вы же помогаете не всем беременным женщинам.
— Разумеется, нет. Отбор производится уже на уровне первоисточника. Мы побуждаем рожать и помогаем исключительно женщинам нордического типа. Именно это мы и называем «управляемым размножением». Нам нужно чистокровное поколение!
— И горе невысоким брюнеткам вроде меня.
На его лице расцвела широкая улыбка. Удар саблей по тыкве.
— Не надо скромничать. Вы прекрасно знаете, что ваша кровь ценнее всего.
— Ну, если вы так считаете.
— Это вы так сказали моему коллеге и были правы. Но это не ответ на главный вопрос: а вы-то что здесь делаете?
В этот момент Минна поняла, что бессмысленно разыгрывать из себя убежденную нацистку или кандидатку на материнство. Скормить Менгерхаузену ни одну из этих побасенок не удастся. Между ними уже были свои счеты, и суть их раз и навсегда определила позицию каждого. Минна была куда убедительней в роли баронессы-лазутчицы, готовой перерезать горло врагу, чем в роли рядовой сторонницы партии.
— Я пришла из простого любопытства.
— Вы заявили, что ищете… производителя.
— Я что, похожа на ту, которая явится за мужиком в ваш притон?
Менгерхаузен хихикнул и снова набил свою трубку. Запах балканского табака защекотал им ноздри.
— Я так и подумал… — задумчиво протянул он. — Но зачем вам понадобилось притворяться?
— Затем, что в «Лебенсборн» вроде не приветствуются праздные визиты.
Он зажал костяной мундштук в зубах.
— Вы глубоко заблуждаетесь! Мы счастливы распахнуть свои двери перед любопытствующими! Особенно когда их имя фон Хассель!
Минна впала в растерянность — какие бы дикие измышления он ни выдавал, перед ней по-прежнему маячила добродушная простецкая физиономия, у которой на все находился ответ.
— Идемте со мной. Я хотел бы познакомить вас со своими друзьями.
116
Выйдя из здания, Менгерхаузен повел Минну к группе, распивающей лимонад под зонтом. Она шла неуверенно, солнце ослепляло ее до такой степени, что перед глазами, стоило ей моргнуть, мельтешили черные пятна.
— Друзья мои! — провозгласил врач, обращаясь к офицерам СС и их красоткам в летних нарядах. — Я счастлив представить вам баронессу Минну фон Хассель!
Уже много лет никто ее так не называл. Покачиваясь в лучах света, она робко улыбнулась и приняла предложенный ей стул. Садовая мебель была из белого кованого железа, и этот материал показался ей еще тверже в послеполуденном мерцании.
Заметив, что кувшины с лимонадом опустели, Менгерхаузен напустился на одного из слуг, стоящих поблизости, — еще одного истощенного парня, одетого в серую пижаму. Что она здесь делает, черт подери? Минна больше ничего не понимала.
К счастью, хозяева не слишком обращали на нее внимание. Мужчины продолжали перешучиваться с молодыми женщинами, которые извивались в своих прозрачных платьях, как серебристые угри в реке.
Минна прямо-таки видела, как в солнечном воздухе мелькают похотливые искорки. Эти существа, настолько светловолосые, что казались отражающими зеркалами, притягивались друг к другу с магнетической мощью.
Она угадывала за спиной присутствие Менгерхаузена, наблюдающего за своими подопечными, как улыбчивый и снисходительный школьный учитель. Чего он добивался? Зачем привел ее на этот полдник, перенасыщенный сексуальной энергией? Хотел вовлечь ее в групповуху?
Принесли лимонад. Минна набросилась на него. Ее мучила жажда, она вся горела, и потребность в алкоголе снова зашевелилась внутри, как мерзкая змея. Она налила себе два стакана подряд, даже не предложив другим. И почувствовала, что опьянела от солнца.
Закрыв глаза, она позволила прохладе спускаться по пищеводу, омывая воспаленные органы. Голоса витали над ней, но она больше не могла разобрать смысл слов.
Вдруг она вспомнила о Симоне и Бивене. Нужно собрать все силы, постараться встать и распрощаться…
— Я знаю, что вы делаете.
Она вздрогнула и обернулась, вцепившись рукой в спинку стула.
— Что вы сказали?
Он наклонился к ней, заложив руки за спину. Преподаватель, исподтишка поймавший ученика на шпаргалке.
— А что вы думали, фройляйн? Что я не разузнаю о вас все? Что я не установлю за вами слежку?
У нее снова пересохло в горле. Она была не в силах ответить.
— Вы мне нравитесь, Минна. Вот почему я вас предупреждаю. Забудьте эту историю. Забудьте Симона Крауса и Франца Бивена. Вы прыгнули выше головы.
— Я… я не понимаю, о чем вы говорите.
Его улыбка мелькнула, как взмах серпа, скашивающего пучок пшеничных колосьев, потом он обошел ее и снова наполнил стакан.
Минну загипнотизировала прозрачная стенка кувшина, сияющая струя лимонада, переливающаяся через край масса жидкости…
Она схватила стакан и выпила долгими глотками.
В эту секунду все опрокинулось.
Она увидела белый зонт.
И синее небо.
А потом — ничего.
117
Когда она пришла в сознание, все было черно. Плотной, глубокой, абсолютной чернотой. Первым ее ощущением была мигрень. Голова буквально раскалывалась. Второе ощущение — жара. Разумеется, летняя. Но эта жара сжимала ее, обволакивала плотным коконом, смешивалась с ее собственным потом, чтобы удушить окончательно. Господи, она же голая. Третьим ощущением, жутким, было то, что она связана. Запястья. Щиколотки. Широкими кожаными ремнями. Она была прикручена к кровати.
