И наконец заговорила на чистейшем немецком без малейшего акцента:
— Вы проделали долгий путь, чтобы увидеть меня. Надеюсь, ваши вопросы того стоят.
140
Симон плохо себя чувствовал. Эта бесконечная поездка на машине довела его до дурноты. Целую ночь его болтало как в люльке, и в результате эти уходящие за горизонт поля, расстилающиеся под луной, словно море, связались в сознании с охватившим его беспредельным унынием. И конца-края этому он не видел.
И вот теперь в погоне за очередным вымыслом они сидели в компании каких-то грязных оборванцев, попивая настойку крапивы или чего-то в этом роде. Единственным приятным сюрпризом оказалась их оракул. По-настоящему красива. Дикая брюнетка, подобная выстрелу и наводящая на мысли о волшебнице Цирцее. Но в остальном…
Они явились сюда в поисках Наноха, цыганского чудища, призванного отомстить за преследуемые, стерилизованные, истребленные семьи… Предполагается, что этот мрачный голем и есть искомый Мраморный человек? Человек, способный извлечь эмбрионы из женщин, к которым невозможно подступиться, убийца, способный завлечь своих жертв в любой уголок Берлина, а потом скрыться вплавь? Одно совершенно не вязалось с другим.
— Это дело относится к Kriss, — изрекла Рупа.
Симон сосредоточился: он с самого начала практически не слушал.
— Kriss, — тупо повторил Бивен, — это что?
— Закон, суд, наказание.
— А Нанох — ваш палач?
— Да, судья и палач. На протяжении веков было множество Нанохов. Нанох играет жизнями гадже, он наказывает их, и в то же время он направляет нас. Это lixta, свет.
Симон подумал о Моисее, уводящем иудеев, обращенных египтянами в рабство. О Христе, вернувшем надежду евреям под игом Римской империи. Неудивительно, что и цыгане в свой черед придумали себе Спасителя.
— В последнее время какой-то человек в Берлине убивает жен высокопоставленных нацистов, — продолжил Бивен. — Он вспарывает им животы, чтобы украсть эмбрионы. Будет ли Нанох действовать так жестоко?
— Только он может судить. Его поступки — отражение грехов гадже.
Бивен — один глаз полуприкрыт, квадратная челюсть выпячена, — казалось, впитывал в себя этот неведомый, потаенный, безумный мир. Возможно, он наконец найдет в этом мире убийцу, которого ищет столько недель. А может, потеряет рассудок.
— Этот человек действует так потому, что нацисты вас стерилизовали?
— Я не знаю, гаджо. И мы говорим не о человеке, мы говорим о Нанохе.
— Ладно. Но это он сегодня убивает, верно?
— Да, так говорят у нас.
— Но откуда вы знаете?
— Нанох — один из нас. Он сообщает нам. Он передает послания.
— Каким образом?
Она грациозно и расслабленно взмахнула рукой:
— Голос цыган разносит ветер.
Бивен провел ладонью по лицу и заговорил на октаву ниже:
— Тони сказал, что вы знаете Наноха.
— Это правда. Он из нашей kumpania.
— Кто он?
На полных губах расцвела улыбка.
— У меня нет причин отвечать тебе. Свершается месть. Нанох бросил вызов миру нацистов. И нацисты поставлены на колени. Все, на что они способны, — это послать к нам человека в черном мундире и двух медиков.
— Откуда ты знаешь, что мои друзья медики?
Новая улыбка. Она словно играла их разумом, как стеклянными шариками в ловких пальцах, давая им почувствовать свою власть, — как и любая предсказательница, достойная этого имени.
Потом она обронила с лукавым блеском в глазах:
— Мне сказал Тони.
Она засмеялась горловым смехом, чистым и свежим. Этот смех означал: «Все гадже такие тупицы».
Бивен решил выступить в свое оправдание:
— После того как начались эти убийства, мы прошли по нескольким ложным следам. Мы заблуждались. Часто. Но мы ни разу не опустили руки. Какие бы зверства ни совершили нацисты, нужно прекратить убийства.
— Почему?
И действительно, почему? Жертвы были нацистскими горгонами, военными преступницами, хотя война едва началась. Сама мысль, что какие-то Zigeuner, парии рейха, находящиеся на самом дне, могут нанести удар так высоко и с такой силой, прямо по верхушке нацистской пирамиды, возбуждала и почти нравилась. Auge um Auge, Zahn um Zahn. Око за око, зуб за зуб…
У Бивена было лишь несколько секунд, чтобы парировать удар. Он сглотнул — видно было, как над воротником дернулся кадык, — и решил зайти с другого конца:
— Если Нанох действительно убийца, мы хотели бы вычислить его раньше, чем убьют его самого. Ваш Мессия не должен закончить на кресте.
Этот аргумент вроде бы достиг цели. Drabarni выпрямилась и запустила руку в волосы, отбрасывая назад густую черную гриву под алой диадемой.
— Нанох женщина.
Все застыло. Симон решил, что плохо расслышал. Калейдоскоп их заблуждений не знал предела.
Бивен выговорил:
— Ты не могла бы повторить?
— Ее зовут Лена.
— Где она?
— Представления не имею.
— Ты сказала, что она из вашей kumpania.
— Она ушла из нее очень давно.
— Ушла куда? И с кем?
Рупа затянулась трубкой, выгнув губы. В сравнении с прозвучавшим разоблачением все, что она теперь могла бы сказать, покажется мелочью.
— С гадже.
— Что?
— Нанох должен жить среди гадже, чтобы суметь ударить их в самое сердце. Такова его жертва. Он должен замарать свои руки. Он должен стать врагом.
Симон наслаждался этим разговором на лужайке из сиреневого, как во сне, песка, на берегу воркующей реки. Они вступили в мир грез…
— Как ее зовут?
Полное впечатление, что Бивен впал в транс, взвинченный новой информацией.
— Как ее зовут? — повторил он громче.
— Я тебе уже сказала: Лена.
— Она сохранила свое имя?
— Нет. А мы отдали его новорожденному, когда она ушла.
— И ты не имеешь представления, как ее называют сейчас?
— Нет. Она сейчас живет в мире гадже. В мире богачей. Она мстит за нас, гаджо. Ее следует оставить в покое. Она делает свое дело.
Этот новый след, который во многих отношениях был чистым бредом, завораживал. Он вынуждал представить себе цыганку, совершенно преобразившуюся физически. Вынуждал принять мысль о цыганке, умеющей читать и писать — и пользоваться за столом вилкой и ножом.
