Но комары уже отступали. Или самки уже напились крови, или перебродивший сахар притягивал их сильнее, чем дыхание Нойманна. На какое-то мгновение она решила, что пациент умер. Наклонилась над ним и увидела, что его губы дрожат — оттуда, как черные брызги, выползали насекомые, отяжелевшие от слюны.
Она опустила глаза и посмотрела на его покрасневшее от укусов тело. Еще видны были сотни комаров, присосавшихся к его плоти. Что-то вроде проступившей черной крапивницы. Если он при всем этом умудрился не подхватить малярию…
— Я пошла, — сказала она сквозь маску.
— Но…
— Просто очень осторожно выйду. Потом обработаешь комнату известью.
— А парня вытащить сначала или потом?
Вот такие перлы мог выдавать Альберт. Хороший показатель интеллектуального уровня подчиненных ей санитаров.
В раздевалке она сорвала комбинезон и кинула его в топку — не только чтобы сжечь застрявших в складках комаров, но и чтобы уничтожить связанные с ним воспоминания.
Через несколько минут она уже была в больничной аптеке, вымытая, надушенная, в одном белье под свежим белым халатом. Аптека — слишком громкое слово для нескольких шкафчиков, запертых на висячий замок и по большей части пустых. Но от одного из них ключ был только у нее.
Она открыла его и оглядела свои припасы: негусто. Морфин ушел на обмен, кокаин давно потреблен, осталось немного амфетамина… Недолго раздумывая, Минна потянулась к бутылке с эфиром.
Наркотик — вот то единственное, что было у нее общего с нацистами. Вдобавок к своим гигантским пушкам, секретным подводным лодкам и новехонькой авиации они собирались выиграть войну благодаря амфетамину. Среди психиатров даже ходили разговоры, что Гитлер ежедневно получал свой неизменный укольчик. Ну и на здоровье…
Минна откупорила флакон, и резкий запах пахнул на нее дыханием старого друга. Она взяла ватный тампон, пропитала его и сделала глубокий вдох, словно разом проглотила целое яйцо.
Она была убеждена, что будущее психиатрии за химическими исследованиями. Скоро откроют молекулы, реально воздействующие на человеческий мозг. Их будут усовершенствовать, пока не смогут выборочно лечить определенный психоз или болезнь…
Она часто писала в немецкий химический концерн «IG Farben», чтобы подсказать новые направления исследований и поделиться подсказками, основанными на ее собственных наблюдениях. Ответа она ни разу не получила. Эти лаборатории были слишком заняты поисками молекул, способных многократно увеличить силу и энергию — чтобы не сказать «вогнать в транс» — арийских солдат.
Без сомнения, после войны эти фирмы примутся за работу. Вот тогда мы и получим анксиолитики
[53], достойные этого названия.
Но сначала нужно все смести с лица земли.
Она встала и взяла бутылку эфира. Последняя понюшка на дорожку.
Ей почти не терпелось дождаться начала войны. Чтобы с этим было покончено.
Раз и навсегда.
17
Всю ночь Симон заново прослушивал свои записи. Но не все подряд. Только тех пациенток, которым снился Мраморный человек.
Сюзанна Бонштенгель, понедельник, 27 июля:
«Он тут, передо мной, непреклонный, как скала. Он похож на ангела смерти, явившегося прямо из могилы…»
Маргарет Поль, пятница, 11 августа:
«Его лицо из мрамора. Темно-зеленого мрамора с черными и белыми прожилками. На самом деле это скорее маска, наискось закрывающая лицо и оставляющая свободным рот, чтобы он мог говорить…»
Или вот еще Лени Лоренц, пятница, 25 августа:
«Этой ночью Мраморный человек вернулся. Он сидел за письменным столом, как простой чиновник. И все время проштамповывал бумаги, очень высоко поднимая руку. Каждый раз стол подрагивал. А печать оставляла на бумаге что-то вроде смазанного коричневатого пятна…»
Симон Краус в своем чуланчике выкурил целую пачку сигарет и накачался кофе — он не принимал ни наркотики, ни таблетки, памятуя об отце, которого ни разу не видел трезвым.
Откуда эти одинаковые сны? И на протяжении всего одного месяца? Он делал заметки, размышлял, так и этак крутя в голове рассказы трех женщин.
И ничего не нашел…
У пациенток было кое-что общее. Все три принадлежали к высшему берлинскому обществу и, насколько он помнил, состояли в «Вильгельм-клубе», ежедневно собиравшемся в отеле «Адлон».
Вдобавок все они спали с ним, Краусом. Из разных соображений и с весьма различным энтузиазмом.
Сюзанна Бонштенгель была великосветской дамой с высокими скулами и зелеными глазами. Роковая властная красота. Страдала навязчивыми идеями и клептоманией. Замужем за промышленником, снабжавшим вермахт запчастями. Сюзанна, скажем так, «опробовала» Симона. Она оказалась чувственной и без комплексов, но повторять опыт не стала. Разочаровалась?
Он вытряс из нее немного денег, угрожая рассказать о ее клептомании мужу, но потом сам остановился: он опасался этой богачки, слишком умной, чтобы покориться.
Маргарет Поль страдала хронической депрессией (по крайней мере, она так полагала). Ее муж был группенфюрером СС, соратником самого Геринга. Малышка Маргарет поддалась на заигрывания Симона от чистого безделья. Но это не помешало им пережить приятные моменты. Земля ей пухом.
Ее он тоже заставил заплатить — супруг всей душой презирал Гитлера, и хотя генерал был лицом неприкосновенным, обнародование его высказываний вызвало бы массу неудобств. Маргарет раскошелилась с улыбкой, Маргарет все делала с улыбкой…
С Лени Лоренц все обстояло иначе. Прежде чем войти в берлинскую элиту, она жила совсем иной жизнью. Родившись в бедности, она прошла через годы голода, занималась проституцией, потом благодаря невероятному стечению обстоятельств сумела пробиться на самый верх. В итоге, разведясь со своим сутенером-гомосексуалом, она вышла замуж за очень богатого (и очень старого) банкира с моноклем. С точки зрения школы жизни это было настоящим уроком.
Лени с Симоном были одного поля ягоды. Два настоящих рвача, что прекрасно срабатывало в мирное время (неясно, что у них получится в военное). Ни о какой морали они слышать не хотели и признавали единственную цель — наслаждаться жизнью. Можно сказать, вместе они здорово повеселились. Это было как минимум пару лет назад, потом Лени решила осваивать новые охотничьи угодья. Она продолжала обращаться к нему по поводу своих легких неврозов, но про прежнюю «клубничку» пришлось забыть.
Лени приходила к Симону на прием неделю назад, и он решил, что она в прекрасной форме, невзирая на дурные сны…
Он никогда ее не шантажировал — не срут там, где жрут, или, изящнее выражаясь, не следует смешивать дела с чувствами.
