Он развернул листок перед носом Минны:
— Ваш преследователь — он был похож на это?
Лицо Минны из пепельно-серого стало стерильно-белым.
— Откуда у вас этот рисунок? Уже ведется расследование?
— Он похож на это, да или нет?
— Да. Это в точности он.
45
Минна такого даже не ожидала. Без всяких объяснений Бивен немедленно усадил ее в свой «мерседес» и приказал отвезти его к Рут Сенестье. Минна воображала, что нацист впадет в панику при известии, что его отец в черном списке, а историю с нападением выслушает вполуха. Получилось нечто прямо противоположное.
Бивен уже был в курсе существования мраморного убийцы — у него в кармане даже имелся его портрет! Минна засыпала его вопросами, но он ни на один не ответил.
А правильно ли тащить этого заплечных дел мастера к непокорной Рут, которая только и делает, что нарывается на неприятности с властями? Да. В первую очередь необходимо ее защитить. И не от нацистов, привычного зла, а от убийцы, который безусловно хотел этой ночью ее прикончить…
— Расскажите мне о вашей подруге, — велел Бивен.
Они объехали Тиргартен со стороны зоопарка, потом двинулись прямо на юг мимо Мемориальной церкви императора Вильгельма и наконец выехали на Курфюрстендамм, которую все называли просто Ку’дам.
В былые времена эта улица длиной в три километра была синонимом радости и элегантности, но теперь, после Хрустальной ночи и всех нападений, которым подверглись здешние коммерсанты-евреи, она стала лишь местом позора и человеческой мерзости. Можно по-прежнему глазеть на витрины, но только если вам нравится вид проступающей на них крови.
— Расскажите мне о Рут Сенестье, — нетерпеливо повторил эсэсовец.
— Мы познакомились в конце двадцатых годов. Я тогда была еще студенткой. Мы встретились в госпитале «Шарите». Я стажировалась в отделении для Kriegstraumas, солдат Большой войны, страдавших психическими расстройствами. Рут работала в соседнем отделении.
— Разве вы не говорили, что она художник?
— Говорила, но в то время Рут сотрудничала с Красным Крестом. Она помогала делать лицевые протезы для изуродованных солдат.
— Вы близкие подруги?
Минна ответила без колебаний — она была счастлива поговорить о Рут. Художница была и оставалась до сих пор кем-то вроде ее духовной крестной.
— Очень близкие. Это она приобщила меня к духу Берлина.
— Какому духу?
— Не брать в голову.
— Она коммунистка?
— Нет, непохоже.
— А чем она зарабатывает на жизнь?
— Вообще-то, не своим искусством, по крайней мере не картинами и не скульптурами. Она долгое время сотрудничала с журналами, делая для них зарисовки модных силуэтов, карикатуры, но ей пришлось с этим завязать…
— Почему?
— Почему? — презрительно повторила Минна. — Потому что издательство «Die Dame» основано евреями и после тридцать третьего года на него постоянно оказывали давление. Потому что «Симплициссимус» был вынужден приспособиться к нацистской идеологии, а Рут такого не терпела.
— Цельный характер, — иронично прокомментировал Бивен.
Минна хотела было ответить, но сдержалась: только время терять. Кстати, Бивен придерживался того же мнения.
— Почему у нее французская фамилия?
— Это фамилия мужа. Она училась в Париже, а если точнее, в Академии Жюлиана
[90].
— Не знаю такой.
— Это одна из лучших художественных школ в Европе. Там учились такие живописцы, как Пьер Боннар, Эмиль Нольде.
— Тоже не знаю.
Минна вздохнула:
— Такое чувство, будто вы этим гордитесь. Короче, Рут вышла замуж за одного из преподавателей рисунка, Андре Сенестье. Конечно, у них ничего не получилось.
— Почему «конечно»?
— Рут предпочитает женщин.
— Понимаю.
Минна сдержала раздраженное фырканье. Бивен со своими глубокомысленными намеками начал серьезно действовать ей на нервы. Он строил из себя большого знатока берлинской жизни, но с его ремеслом головореза и клоунским мундиром постоянно попадал пальцем в небо.
— А что конкретно она говорила об угрозе?
— Я вам все уже рассказала. Она сожалела, что взяла какой-то заказ.
— На картину? Или скульптуру?
— Я так сначала и подумала, но мне кажется, что речь шла о другом.
— О чем?
— Я не знаю.
— Она ничего больше не уточнила?
— Она только сказала, что заказчик был… дьявол.
— Н-да, не очень…
Минна повернулась к Бивену и выпалила громче, чем собиралась:
— Вы тупите или что? Я уверена, что Рут в опасности!
Злясь на себя за то, что поддалась гневу, она вжалась в угол сиденья, пробормотав «извините» так тихо, что Бивен не мог ее расслышать. На самом деле Минна здорово набралась. После нападения она отыскала свою машину и вернулась в родительский особняк. И заснула там неспокойным сном.
Проснувшись, она вспомнила, что, как белка в лесу, рассовала по всему дому разные заначки: тут эфир, там морфин… Она накачалась всем, что попалось под руку, а потом снова вырубилась и пришла в себя на одном из диванов в гостиной уже после двух дня…
— Минна, — твердо заговорил Бивен, не глядя на нее, — если вы действительно хотите, чтобы я вам помог, прекратите меня провоцировать и забудьте этот тон революционерки из хорошей семьи. Вы, кажется, не в курсе, но в Германии такого рода вольности более недопустимы. И поверьте, ни ваше имя, ни ваши деньги не смогут защищать вас до бесконечности.
— Вы мне угрожаете?
Он только улыбнулся:
— Мы уже приехали, верно?
46
Минна вылезла на солнце и глубоко вдохнула воздух, насыщенный запахом деревьев и автомобильными выхлопами. Закрыла глаза от удовольствия. Это счастье стоило поездки в нацистском «мерседесе», да еще в сопровождении тупоумного эсэсовца.
Ей пришлось признать: Ку’дам сохранила свое очарование, несмотря на все гнусности, сценой которых она стала. Этот шум машин, прохожих, листвы — сама жизнь вливалась в вены. Несколько миллиграммов Ку’дам в день, и уже можно было забыть (или почти забыть) про нацистов.
