Минна припарковалась недалеко от здания и могла полюбоваться его частью. С внешней стороны тюрьма напоминала огромную кирпичную крепость, образованную множеством открытых небу венчиков, внутри которых бесконечными рядами шли тюремные камеры. В центре каждого круга маяк возносил свой прожектор, но не для того, чтобы направлять затерявшихся моряков, а чтобы поддерживать в заключенных навязчивую паранойю.
Благодаря своему врачебному удостоверению она без труда проникла внутрь тюрьмы. После того как ее впустили в первую дверь, ей пришлось ждать в предбаннике с крашеными цементными стенами, где выстроились несколько стульев и стол, облицованный потрескавшимся пластиком. Стены были непристойно телесного цвета. У них была необычная текстура: нечто вроде очень плотной штукатурки, покрывающей и стены, и пол, и потолок. Это вещество создавало ощущение, что вы находитесь в полости, обтянутой человеческой кожей.
— Хайль Гитлер!
На пороге пещеры стоял человек в мундире СС. Его черная форма четко выделялась на бежевом фоне стен.
— Минна фон Хассель, — представилась она, протягивая свои бумаги.
— Кто именно вас вызвал? — спросил эсэсовец, внимательно просмотрев ее удостоверение личности и профессиональную карточку медика.
— Себастьян Либерман.
Перед приходом она выучила несколько имен.
— Очень сомневаюсь. Он вышел на пенсию три года назад.
Ее тактика потерпела поражение. Все тюремщики, с которыми она в свое время сталкивалась, наверняка были заменены фашиствующими молодчиками вроде этого типа. Тридцатилетние, вскормленные гитлерюгендом и поклявшиеся в верности фюреру на пятьдесят лет вперед.
— Простите, я, наверно, спутала. Карл Яновиц?
Человек нахмурился и двумя кулаками уперся в свой ремень. Наверняка научился этому в офицерской школе.
— Он с вами сегодня связывался?
Повезло. Надзиратель не только все еще здесь работал, но и был на дежурстве этим вечером. А поскольку везенье никогда не приходит одно, то, произнося его имя, она вспомнила и его самого: невысокий толстячок со светлыми волосами, которые вечно топорщились на макушке.
— Он позвонил в мою клинику. Хотел, чтобы я заехала по поводу одного из ваших… заключенных.
— У нас есть собственные врачи.
— Я психиатр. Его интересовало мое мнение об одном арестованном…
— Как того зовут?
— Он не уточнил. Он просто сказал, что это срочно. Но мне пришлось ехать из Брангбо и…
— Подождите здесь.
Теперь она совершенно отчетливо вспомнила того тюремщика: битый жизнью ветеран, заработавший в траншеях Железный крест и все же сохранивший на лице улыбку. Одна надежда, что любопытство возьмет в нем верх и он выйдет к ней, чтобы выяснить, чего же от него хочет эта дамочка-психиатр…
— Минна фон Хассель.
Перед ней стоял Карл Яновиц. Немногие оставшиеся волосы по-прежнему облачком вились у него над головой, напоминая сахарную вату. Из светлых они стали седыми, но вид имели тот же: легкая дымка над шишковатым черепом. Ниже — округлые черты, перечеркнутые густыми властными усами.
Он не двигался, сдвинув ноги и заложив руки за спину. Форма казалась ему тесной, словно осталась с былых времен, когда он весил на несколько килограммов меньше. Со своими позолоченными пуговицами и лакированными сапогами он походил на оловянного солдатика, которому дали молотком по голове.
— Вы… вы помните меня?
Его улыбка больше смахивала на задравшийся ремешок от фуражки.
— Здесь не часто видишь женщин. Что за история с заключенным, которому понадобился психиатр?
— Мне срочно надо было вас увидеть. Вот я ее и выдумала.
— Да ну, срочно? — повторил он сухо, но задумчиво.
Мужчина казался сплющенным. И не только своей одеждой, но и дисциплиной, тюрьмой, годами надзирательства. Такое впечатление, что он превратился в собственного тюремщика.
— Кофе? — предложил он, вытаскивая наконец руки из-за спины.
В руках у него были пивная фарфоровая кружка с оловянной крышкой и два стаканчика для рома. Разнородный набор наводил на мысли об обысках, которые надзиратели обычно устраивают в камерах.
— С удовольствием.
Они дружно уселись, и Яновиц разлил кофе. На фарфоровой кружке были изображены мужчина в коротких штанах и женщина в фольклорном костюме, ее большие груди вываливались из лифа. Парочка отплясывала лихой Schuhplattler
[100].
Они молча сделали по глотку кофе, очень вкусного, но густого, как деготь.
— Минна фон Хассель, — повторил он все тем же мечтательным тоном. — Малышка-студентка… — Он поднял глаза, как будто только сейчас осознал, что воспоминание в данный момент сидит прямо напротив него. — И кем вы стали?
— Я теперь психиатр, руковожу клиникой для душевнобольных в Брангбо.
Он издал смешок, затерявшийся в густых усах.
— Я знал, что у вас все получится.
— А вы? — спросила она из вежливости.
— Ну, я… Я по-прежнему здесь, в этой гигантской каталажке. Стены-то остались на месте, а вот внутри все перевернулось с ног на голову.
— Что вы хотите сказать?
Он снова плеснул ей кофе.
— Когда-то плохие парни сидели за решеткой, а хорошие за ними надзирали. А сегодня все наоборот.
Яновиц явно считал себя неуязвимым для любых нацистских наездов. Свою вакцину он прикрепил себе на грудь. Железный крест, ярко блестевший как одинокая звезда на темной ткани кителя.
— Юная дама, — заговорил он после недолгой паузы, — время уже за полночь. Вы же не потащились в такую даль, только чтобы узнать, как у меня дела. Так чего вы хотите?
— Я приехала узнать про одного из ваших заключенных. Про Альберта Хоффмана.
— Я знаю минимум двоих с таким именем, и только в этом секторе.
— Он был приговорен в тысяча девятьсот тринадцатом за убийство.
— В тысяча девятьсот тринадцатом? Мафусаиловы времена! Я здесь еще даже не работал.
Да, история, с которой приехала Минна, имела место двадцать шесть лет назад, а с тех пор случилась Большая война, Веймарская республика, национал-социализм…
— Я говорю об очень опасном преступнике. Тогда его арестовали за убийство двух молодых женщин.
— И не приговорили к смерти?
— Он был несовершеннолетним. И получил двадцать лет.
Она наклонилась к нему. Начало было не самым удачным, но этот покрытый пластиком стол и витающий в воздухе запах мастики вдруг показались ей теплыми, успокоительными — и вестниками надежды.
