После парикмахерского салона они отправились по большим магазинам, потом к продавцу брецелей. Они исколесили весь центр Берлина, Симон все внимательно осматривал, не пропуская ни одной витрины, ни одного закоулка торговой галереи, ни одной афишной тумбы… Ни картинки, ни силуэта, хоть отдаленно напоминающего Мраморного человека…
— Что теперь?
— Маникюр.
Симон и не ожидал культурной программы, но все же… Он хорошо изучил Грету. Она была его пациенткой вот уже четыре года, и он с ней время от времени спал под предлогом необходимости «разрубить последние гордиевы узлы ее неврозов». По крайней мере, под таким соусом он ей это подносил.
Он знал, что молодая женщина умна, но животным умом, применяемым к мелочам, из которых состоят повседневная жизнь и человеческие взаимоотношения. Грета бывала очень проницательна, когда требовалось вывести кого-то на чистую воду. В остальном она была почти безграмотна.
За это он ее и любил. Интеллектуалы вроде него часто устают от самих себя и собственных разглагольствований. Встречая зверушку вроде Греты, идеально вписавшуюся в свою среду обитания, он смаковал ее простоту и непосредственность, не нуждавшиеся в многословных рассуждениях.
— Тебе нравится? — Она протягивала ему ладони с изящными коготками, покрытыми лаком.
— Великолепно.
Он был искренен. Грета ухаживала за своей красотой, как солдат готовит оружие к бою, и была права. Вообще-то, Бивен тоже наверняка каждый вечер разбирает свой люгер и чистит каждую деталь.
Они вместе сели в машину, и водитель, молчаливый, как «бардачок», тронулся с места.
— Что у нас следующее?
И впрямь взбодрившаяся Грета сделала вид, что задумалась.
— Хм… Мой день подходит к концу.
— Где обычно ты делаешь последнюю остановку?
— Кафе «Кранцлер».
68
Расположенное на углу Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе, кафе «Кранцлер» было одним из самых популярных в Берлине, и Симона удивило, что Грете оно нравится, — слишком заурядное для члена «Вильгельм-клуба».
А вот Симон любил это место — за светящуюся вывеску, за округлые буквы на фоне вертикальных полосок. Ему виделось в этом обещание радости и легкости, несмотря на развевающиеся поверх вечные стяги со свастикой.
Они устроились на террасе, и Симон умиротворенно наблюдал, как по проспекту катятся прохожие, будто камешки по дну реки. Логично было бы предположить, что в тени всех этих орлов, свастик и колонн в форме виселиц берлинцы будут красться вдоль стен с бескровными лицами.
Ничуть не бывало.
Вокруг все горланили, в сумерках раздавались взрывы хохота под стук чокающихся тяжелых кружек и беззаботные выкрики Prost!
[113] Казалось, вся терраса пьет лето долгими глотками света.
Солдаты расхаживали туда-сюда, проезжали груженные военным скарбом фургоны, но вместо того, чтобы вгонять в тоску этот маленький мирок, знаки войны вроде бы успокаивали берлинцев. Ведь порядок-то установлен. И все эти винтовки, равно как и черные, зеленые, серые мундиры их защищают. А дальше будь что будет.
— Уж лучше сидеть дома, чем таскать с собой такую похоронную физиономию, — бросила Грета.
— Прости?
— Из тебя и слова не выдавишь.
— Извини.
— О чем ты думаешь?
— О том, что я только время потерял.
Она с надменным видом глянула на свои ногти.
— Мило.
— Я хотел сказать, с точки зрения расследования.
— А ты теперь следователь? И чего ты ждал? Что из какой-нибудь подворотни вынырнет парень из моего сна?
— Ты уверена, что за последние недели нигде больше не бывала?
— Сожалею, что так мало развлекалась.
— Подумай хорошенько. Парикмахерские, магазины — ты уверена, что вы все туда ходили?
— Более-менее. У нас общие привычки, но у каждой есть свои предпочтения. Я тебя водила в обязательные места.
Она отпила глоток «Лёвенброй» — прогулка подняла ей настроение, она вроде больше не боялась убийцы и даже не вспоминала об убитых подругах.
— Мне пора. Гюнтер не любит, когда он возвращается, а меня нет дома.
Симон без возражений поднялся, бросив на стол несколько марок.
— Я тебя здесь оставлю, — устало предупредил он. — Вернусь домой пешком.
— Хочешь, пройдемся по Липовой аллее?
— С какой стати?
— Потому что мы всегда так возвращаемся.
Психиатр пожал плечами:
— Если хочешь.
Они двинулись в путь вместе с телохранителями, идущими следом, — в конце концов оба просто про них забыли.
Липовая аллея была неузнаваема. Когда-то это была пыльная улица с кучей грязных витрин по обеим сторонам, обшарпанными столбами и лепниной в духе псевдо-Возрождения. Местечко производило впечатление подозрительного, как будто вы попали в поддельную пещеру Али-Бабы.
Все подверглось полному обновлению. Застекленные проемы сияли безукоризненной чистотой. Мраморная отделка давала глазу отдохнуть от слишком яркого освещения витрин. Бульвар стал чем-то вроде сверкающего Зеркального дворца, испускающего бесчисленные отблески.
Вдруг он ее увидел.
В витрине какой-то лавочки, где продавались киноафиши, Симон заметил одну, к научно-фантастическому фильму «Der Geist des Weltraums» («Космический призрак») с Куртом Штайнхоффом
[114] в главной роли. Профиль знаменитого актера красовался на фоне монстра в зеленоватом шлеме, похожем на нарисованную Симоном маску.
Он был уверен, что не ошибся. Адлонские Дамы проходили здесь, и им тоже попался на глаза «космический призрак». Его шлем, выпуклый, как у летчика, с горизонтальной щелью, казался вырезанным из ценного мрамора, а низ лица, насколько можно было разглядеть, представлял собой нечто малопривлекательное: черные губы, широкие и толстые, как темный фрукт, и похожая на клещи челюсть, своей жесткостью словно продолжающая минеральную твердость шлема.
Симон схватил Грету за руку:
— Посмотри на эту афишу. Ничего не напоминает?
— Mein Gott… — прошептала та. — Это он… человек из моего сна!
— Ты не помнишь, видела ли ты его раньше?
— Нет.
Симон огляделся вокруг. Мужской портной. Зоомагазин, где торгуют птицами. Продавец трубок. Чуть дальше вход в Музей анатомии, ставший несколько лет назад Музеем сверхчеловека. Кафешка, предлагающая сосиски и пиво в розлив. Книжный магазин, кажется специализирующийся на старинных изданиях…
