— Ну-у, мы тоже можем ошибаться, — замечает Акмарал. — Хотя и не все. Просто когда мы не уверены, в отличие от вашей машины, можем промолчать. А у этого вашего амулета, определяющего неправду, что, тоже есть мозги? Он разумен? Промолчать может?
— Нет. Чистый инструмент.
— У нас, когда работаем с чужой достоверностью, в голове словно картинка зажигается. — Её взгляд утрачивает фокус, она глядит перед собой рассеяно и наконец отпускает мой бицепс, растопырив пальцы перед лицом. — Как будто образ всплывает в мозгах! Э-э-м-м-м, то ли цельный, то ли неполный. В общем, когда в правде не уверена, лично я чувствую, что могу ошибиться; Асем, кстати, тоже — картинка словно бы неполная.
— А мужчины?
— У самцов же вообще обоняние хуже, пф-ф. Но по идее и они должны ощущать, цельный образ из правды сформирован твоими словами или небольшой её кусочек.
— Фигасе.
— Что?
— Прямо калибровка эффективности по степени подтверждённой достоверности получается.
— Что?! — её пальцы опять нервно сжимаются на моём рукаве.
— Не обращай внимания. Это я на своём языке сказал, от вашего немного отличается. Но ты недоговорила, я помню.
— Ты пахнешь!
— Тоже мне новость…
— …мужчиной, у которого давно не было женщины и которому она очень нужна. Ну вот прямо очень пахнешь, — Акмарал демонстративно втягивает воздух через ноздри. — Естественно, я не могу не отозваться в ответ как женщина, если отношусь к тебе нормально.
— Неожиданно.
— Да ну? Не притворяйся глупым. Моё тело не хочет молчать в ответ на запах, который ты излучаешь. Так понятнее? Какие проблемы.
— Тело молчать не хочет, а мысли, слова и действия?
— Мои слова являются продолжением моих же мыслей. И с теми, к кому отношусь хорошо, я всегда стараюсь говорить только то, что думаю или чувствую. — Она насмешливо смотрит на меня сбоку.
Да самый же натуральный подкат. Ух ты.
— У меня слова очень часто скрывают мои же мысли, хотя с вашим народом это плохо получается, — откровеничаю, скашивая взгляд на её пальцы, мнущие мой бицепс, словно тесто. — Асем говорила, что я должен вести себя с вами более чем деликатно. А ты сейчас слишком раскована даже по меркам моего общества, не то что твоего.
— И что с того? — заинтересованно вопрошает дочь кочевого народа, старательно растягивая шаги, чтоб топать в такт со мной.
— Это же всё харам и табу? Нет?
— А где ты видишь рядом наше общество? Ну и, если уж совсем откровенно. Мы с девчонками пока друг другу не говорили, но лично мне уже тоже терять нечего. Как и этой вашей Хе в этом самом плане, ты понял… Хочу, чтобы ты знал. На всякий случай.
— Ух ты.
— Да. Если я хоть чуть-чуть понимаю в мужчинах, то рано или поздно ты начнёшь искать варианты, чтобы, м-м-м, начать пахнуть иначе. Не смейся!
Акмарал с силой хлопает меня по лопатке.
Получается достаточно увесисто. Такое впечатление, что у расы орков мышцы и плотность тела даже у женщин выше, чем в среднем у людей. По тяжёлой ладони Асем я подобное уже замечал, похоже на тенденцию.
— Я абсолютно искренне сейчас говорю! — эйфория с неё слетает.
— Учту, — обещаю на полном серьёзе.
Прислушиваясь попутно к пацану, который начинает ворочаться у меня на руках.
К счастью, ребёнок просто меняет положение, не просыпаясь. Не представляю, как бы сейчас его успокаивал, потому что спутнице отдать — тоже не вариант, она еле шагает по песку.
— Там, где я работал, считалось не совсем правильным использовать случаи, подобные нашему с тобой.
И это чистая правда. В некоторых обществах с физиологическими контактами с женщинами лучше не торопиться, по целому ряду причин. Как бы обе стороны ни были в них заинтересованы.
— Почему так? Мы же с тобой взрослые. Я удивлена и недоумеваю.
— Нравственные нормы плюс мой личный опыт.
— И что он говорит, этот твой опыт?! Я тебе что, не нравлюсь? — она втягивает воздух ноздрями и отвечает на собственный вопрос. — Нравлюсь. В том смысле, о котором речь, точно да.
— Если женщина находится в печали или в сильной радости (как бы ещё передать в стресс и эйфорию?), её мозги могут очень пожалеть о том, что сделало её же тело. Например, на утро после бурного вечера.
— Понима-аю. Но сейчас такая осторожность беспочвенна, — орчанка задумывается. — Я же лучше знаю, чего хочу!
— … А путешествовать нам с тобой ещё достаточно долго. И, может быть, не только путешествовать. — Бог его знает, вокруг всё-таки война. — Не хочу ни с чем торопиться.
— Умно, — подумав, соглашается она. — Но ты мне нравишься. Говорю, чтобы ты знал наверняка. Если вдруг решишь принять предложение Хе, вспомни этот наш с тобой разговор. Обещаю, со мной будет не хуже.
* * *
После её достаточно откровенного предложения человек хотя и не сбился с шага, споткнувшись, но заблагоухал ещё сильнее (хотя, казалось, больше некуда).
В первую секунду она даже испугалась за братика — как бы не уронил, при таких-то эмоциях. И чувствах, хи-хи.
К её огромному сожалению, такой умный в науках хуман был абсолютно дремуч во всём, что касается женской души.
Ну, по крайней мере, в отношении женщин именно её народа он точно ориентировался не лучшим образом. Вадим с чего-то взял, что с ней надо обращаться, как с расписной вазой.
Не объяснять же ему вслух, что старые и замшелые устои лично ей вообще никогда не нравились! А сейчас, когда мужчин-орков осталось здорово меньше половины, проблемы и роль морали (и приличий!) вообще отошли даже не на второй, а на десятый план.
Ладно. Она оценила его подчеркнутую щепетильность во всём, что касалось отношений мужчины и женщины. Пусть эта деликатность сейчас и была не совсем уместна в отношении конкретной орчанки.
Похоже, дочь хана перемудрила в воспитании своего человека: понятное дело, что самой Асем гораздо удобнее под рукой тот телохранитель, у которого одно место завязано на узелок. Который о ней как о женщине, даже и не помышляет, выполняя только задачу охранника.
Самой же Акмарал подобный перебор на ниве нравственности казался сейчас ханжеством: оба не против! Пусть бы ещё пах человек послабее, можно было бы предположить, что как женщину её не воспринимает.
Ладно. Если Вадим всё же соберётся окучивать тёмную полукровку, она об этом точно узнает — одной юртой кочуют. Авось, найдется способ намекнуть и со своей стороны человеку: далеко не все правила говорят при других вслух затем, чтобы потом их соблюдать наедине.
Всего, что она могла потерять с точки зрения традиционной нравственности, она лишилась абсолютно добровольно, причём ещё до попадания в рабство, когда тем летом кочевали вместе с соседним родом.
