Хотя на подобные непроверенные поведенческие и концептуальные методы было затрачено немало времени и денег, они хотя бы не представляют для детей реальной физической опасности. Большой вред может принести хелатирование, способное вызвать как отдаленные последствия, так и (даже больше) побочные эффекты, проявляющиеся сразу
[744]. Эта процедура была изначально разработана для выведения тяжелых металлов из тел раненых солдат во время Первой мировой войны. Синтетические соединения вводят обычно внутривенно, но иногда внутримышечно или перорально – для связывания с металлами, которые затем выводятся через кровь, мочу и волосы. Хелатирование рекомендуется сторонниками теории о том, что используемый в некоторых вакцинах консервант на основе ртути вызывает аутизм
[745]. И хотя обширные исследования не смогли подтвердить его эффективность, по оценкам, хелатированию подвергся каждый 12-й американский ребенок-аутист. По крайней мере один ребенок-аутист во время хелатирования умер от гипокальциемии (фатального снижения уровня кальция, ведущего к сердечной недостаточности)
[746]. Многие испытывали головные боли, тошноту и депрессию. Некоторые родители утверждают, что в результате хелатирования наблюдали чудесные улучшения, и эти искренние заявления привели к расцвету часто подпольного и в значительной степени нерегулируемого бизнеса по химической «детоксикации» детей-аутистов. Запатентованный «протокол» с использованием лупрона
[747] – препарата для кастрации, который изменяет организм так глубоко, как вообще способно лекарство, – объясняет возможное пренатальное влияние тестостерона на развитие аутизма процессами, происходящими при нормальном половом созревании. «Протокол» разработали отец и сын, которые пренебрегли отсутствием каких-либо поддающихся проверке доказательств его эффективности. Обнаружив, что их практика представляет собой «угрозу для пациентов», Мэрилендский совет врачей и властей по крайней мере в шести других штатах приостановил медицинскую лицензию отца, в то время как сын, не являвшийся врачом, был обвинен в медицинской практике без лицензии. Другие физические вмешательства – помещение детей в гипербарические кислородные камеры, помещение их в резервуары с дельфинами, введение им сине-зеленых водорослей или гигантских доз витаминов – обычно не вредны и не полезны
[748], хотя и могут быть чем-то опасными, но несомненно сбивают людей с толку и дорого стоят.
Когда я впервые встретил Эми Вульф, она рассказала о своей дочери Анжеле: «Она не говорит; у нее часто бывает недержание; она находится в круглосуточном учреждении по уходу; она красива и любит нас; и она не может находиться без помощи в течение минуты. Она очень любит гулять. Она не может застегнуть пуговицу. Она может сортировать столовое серебро; может есть вилкой, ложкой немного сложнее; не умеет резать; ей очень часто нужна соломинка. Она мало чего боится и мало что осознает, поэтому если упустить ее из виду, она выйдет на дорогу с оживленным движением. Она понимает больше, чем может выразить, но непонятно насколько. Она получает удовольствие от вещей. Иногда она держится очень отстраненно. Иногда она умна и много общается. Иногда, когда она видит меня, она вне себя от радости, и это просто фантастика. Она любит людей – только не слишком много сразу. Она ненавидит врачей; ненавидит дантистов; ненавидит обувные магазины; ненавидит парикмахеров; ненавидит большие вечеринки; ненавидит сюрпризы; ненавидит перемены в распорядке дня – и, в общем, кажется вполне удовлетворенной своей жизнью на данный момент. Первые 14 лет были адом»
[749].
В 1972 году, в возрасте 20 лет, Эми решила оставить позади изысканную городскую жизнь в Нью-Йорке, где выросла, и переехала в нетрадиционную общину в Таосе, штат Нью-Мехико. Она вышла замуж за целителя и специалиста по акупунктуре, а в 1979 году забеременела. Когда родилась Анжела, сразу стало ясно, что с ней проблемы. Ей прописали носить корсет, чтобы выправить искривления скелета, вывихнутое бедро и что-то похожее на косолапость. Тело Анжелы было гипотоничным, с расслабленными, эластичными мышцами, которые не удерживали ее конечности, она была как тряпичная кукла. Она не ходила почти до двух лет. Слова появлялись, но медленно, и она была очень худенькой. В Таосе не было службы поддержки. «Антидепрессантов не было, – вспоминала Эми. – Не было ни служб, ни интернета, ни терапевтов. Были надворные постройки, сушка абрикосов, индейские пуэбло, юрты, хиппи, древняя латиноамериканская культура и индейские ритуалы. И мы с Анжелой были как-то очень далеки от этого сообщества, которое было мне очень дорого». Ее муж, хоть и называл себя целителем, не смог справиться с ребенком-инвалидом и сбежал.
Когда Анжеле было три года, Эми оформила развод и привезла ее в Нью-Йорк, чтобы начать все сначала. Анжела тогда могла говорить; она рассказывала наизусть Twinkle, Twinkle Little Star. Она могла найти их машину на улице. У нее появились навыки самообслуживания. Затем постепенно все это исчезло. Она утратила речь, началось недержание. Мышечный тонус не улучшался. Раньше Эми долго употребляла алкоголь, и теперь она сорвалась. «Когда ей было около четырех лет, я сидела в машине за рулем, пьяная, с ней на заднем сиденье, и влила ей в горло водку, думая, что убью нас обеих, съехав по насыпи в пролив Лонг-Айленд», – вспоминала Эми. Но вместо этого она стала ходить в общество анонимных алкоголиков и с тех пор ведет трезвый образ жизни. При поддержке родителей она начала искать способы лечения.
