Как следует из подавляющего большинства этих судебных дел, суды привыкли рассматривать убийство как вполне понятный, хотя и прискорбный, результат нервного напряжения из-за воспитания ребенка-аутиста. Приговоры легкие: и в зале суда, и в прессе часто признают альтруистические мотивы убийцы. После того как Звия Лев отравила своего 16-летнего аутичного сына, она сказала: «Я просто не могла видеть, как мой мальчик медленно превращается в умственно отсталого мужчину». Судья, поддерживая смягчение приговора, сказал: «Ее настоящее наказание – жить под тяжестью своего преступления, память о котором будет преследовать ее до конца дней». По поводу убийства Шарля Бло президент Монреальского общества аутистов заявил, что убийство было «неприемлемым, но понятным»
[790]. Лаура Слаткин отметила: «Мы говорили со многими семьями, которые признавали: „У всех нас есть эта тайная темная мысль“»
[791]. В своей статье в New York Times Камми Макговерн, мама аутичного ребенка, писала: «Боюсь, мифологизируя выздоровление, мы установили невероятно высокую планку, из-за которой родители полумиллиона детей-аутистов чувствуют себя неудачниками»
[792]. «Дети-аутисты могут демонстрировать большой прогресс, – продолжает Макговерн, – но ожидать полного выздоровления – ожидать „человека, которым ваш ребенок мог бы быть без аутизма“ – это значит войти в „опасный эмоциональный ландшафт“, который может привести к убийству».
И все же «альтруизм» – это малоподходящее слово для описания действий, приводящих к убийству детей. Количественное исследование показало, что почти половина родителей, убивших ребенка-инвалида, вообще не попадают в тюрьму. «Можно убить человека с простудой, чтобы прекратить его страдания, но более подходящий метод – предоставить ему медицинскую помощь, отдых, много жидкости и уход, – написал в своем блоге взрослый аутист Джоэл Смит. – Если пьяный водитель, не планировавший убийство, отправляется в тюрьму на всю жизнь за гибель невинного ребенка, то, конечно, родитель, который планирует убийство своего ребенка, должен получить такой же приговор»
[793].
Опасность рассмотрения инвалидности исключительно как болезни, а не как идентичности, совершенно очевидна в объяснении, которое дала доктор Карен Маккэррон, задушившая свою трехлетнюю дочь Кэти в 2008 году. Она сказала: «Аутизм опустошил меня. Может быть, я смогла таким образом исправить ее, и на небесах она стала нормальной»
[794]. Один из друзей Маккэррон сказал: «Карен никогда не отдыхала. Она прочитала все книги. Она так старалась»
[795]. Дедушка Кэти Маккэррон по отцовской линии отреагировал на подобные рассуждения с негодованием. «Некоторые газеты сообщили, что это было сделано, чтобы положить конец страданиям Кэти; позвольте заверить вас, что Кэти не испытывала страданий, – написал он. – Она была красивой, драгоценной и счастливой маленькой девочкой. Каждый день ее осыпали любовью, и она отвечала на любовь объятиями, поцелуями и смехом. Я возмущен, видя намеки на оправдание убийства моей внучки». В другой раз он сказал: «Если эти люди называются „защитниками“ аутистов, не могу представить, какими должны быть „противники“»
[796].
Стивен Дрейк, аналитик-исследователь из организации «Еще не мертвые» (Not Dead Yet), писал: «9 июня Chicago Tribune опубликовала статью о деле Маккэррон. Заголовок гласил: „Убийство дочери привлекает внимание к проблеме аутизма“ и делал очевидным акценты статьи. Больше места было отведено сочувствию Карен Маккэррон и негативным комментариям по поводу самого аутизма, чем описаниям жертвы или чувствам глубоко скорбящих членов семьи»
[797]. Дейв Рейнольдс, редактор Inclusion Daily Express, писал так: «Каждый раз соседи и члены семьи описывали убийцу как прекрасную преданную мать. Каждый раз убийцу изображали как отчаянную жертву инвалидности ее ребенка и жертву системы социального обеспечения, которая не смогла получить необходимую поддержку». Рейнольдс жалуется, что эти убийства используются для получения субсидий на программы лечения, и беспокоится, что это «усиливает идею о том, что такие дети – ужасное бремя для своих родителей и общества. Ни при каких обстоятельствах нельзя ни оправдать убийство ребенка, ни посочувствовать убийце. У каждой из этих женщин было бесконечное количество альтернатив убийству».
Другие бы категорически не согласились с тем, что альтернативы, доступные родителям, которые справляются с детьми-аутистами, бесконечны; на самом деле многие родители, которые в конце концов поднимают руку на своих детей, сначала боролись за ускользавшие от них мечты и возможности. Хайди Шелтон безуспешно пыталась покончить с собой и своим пятилетним сыном: «Я не могу позволить Заку жить в этом мире, где его постоянно отвергают все, включая его семью, систему образования и т. д.»
[798]. Джон Виктор Кронин пытался, но не смог убить своего 26-летнего сына, свою жену и себя, он смог получить помощь только после суда. Его жена сказала: «Идти некуда до тех пор, пока не случится почти что убийство; тогда у них находится место для таких, как Ричард»
[799]. Если бы мы чувствовали некоторую ответственность по отношению к этим родителям – а выражение сочувствия и понимания, которые обычно встречают эти убийства, говорит о том, что мы чувствуем именно это, – мы бы служили им и их детям гораздо лучше, используя больше стратегий до окончания игры. Нам нужна возможность отдохнуть, бесплатное и удовлетворительное проживание; нам нужны позитивные истории об аутизме, которые освободят родителей от нужды уничтожать синдром даже ценой уничтожения ребенка.
