Опрашивая больных шизофренией, я был поражен, насколько они, казалось, были лишены жалости к себе, в отличие от людей с депрессией или другими психическими расстройствами, склонных к нытью по поводу своего состояния, как и я, например. Люди на ранних стадиях заболевания были в ужасе и печали, но те, кто болел долгое время – нет. Они жаловались на какие-то проблемы восприятия или чувствовали вину за неспособность функционировать лучше, но высказывали удивительно мало жалоб на саму болезнь. Многие из них когда-то были на пути к прекрасной жизни, но женщина, одаренная красотой, казалось, в отличие от своих родителей, не думала о возможных любовных приключениях; мегапопулярный в школе красавчик-парень не мог сказать мне (в отличие от его родителей), сколько удовольствия в жизни могла принести ему дружба; человек, чей первый психоз случился во время блестящей учебы в Гарварде, никогда не говорил об упущенной карьере. Болезнь настолько отрезала этих больных от жизни, что они едва ли осознавали ее. Я не уставал поражаться их стоическому отношению к болезни.
Встреча с Гарри Уотсоном изменила мое восприятие шизофрении. Невероятно симпатичный в свои 38 лет, он обладал таким приятным и открытым выражением лица, такой легкой и забавной манерой разговора, что я бы не понял, что с ним что-то не так, если бы мне не сказали заранее. На вечеринку, устроенную его сводной сестрой Памелой, он пришел со своей матерью Китти, умной и элегантной женщиной, и все трое, казалось, могли сойти за звезд «Филадельфийской истории». «Я думаю, он все время надеется, что будет веселее, чем получается в результате, – сказала мне Китти позже. – Он начинает сильно потеть. А на следующий день едва может подняться с постели».
У Памелы и Гарри общая мать Китти; у Гарри есть еще две сводные сестры по отцу Биллу
[806]. Единственный мальчик и самый младший из четверых детей, Гарри родился в 1969 году в Калифорнии, которую очень любил. «Он был замечательным бейсболистом, – рассказывала Китти. – Когда ему было около десяти, тренер попросил его стать питчером; Гарри ответил: „Не думаю, что смогу справиться с такой нагрузкой“. – Разве это не странно для десятилетнего ребенка? Он говорил, что уже в этом возрасте чувствовал, что что-то не так». Памела, писатель и журналист, рассказывала: «Так часто говорят, но он действительно был золотым ребенком. Талантливый спортсмен, харизматичный, ему все подражали. Моя мать и его отец, мой отчим, развелись, когда ему было 12, и в том же году я уехала в колледж. От отца он все время слышал, что нельзя показывать слабость. Вместо того чтобы признать и поделиться своими странными переживаниями, Гарри просто прятал их». До конца школы у Гарри все еще были друзья, и он казался нормальным подростком. «Он демонстрирует окружающим намного меньше проблем, чем есть на самом деле, и поэтому даже после постановки диагноза его врачи делали гораздо меньше, чем должны были, – рассказывала Китти. – Он все еще думает, что, если он будет вести себя, как нормальный, мир будет относиться к нему лучше. А это означает, что он не получает всей помощи, которая ему нужна».
«В течение длительного времени мы понятия не имели, что происходит, и потому не предприняли ничего для поиска надлежащего лечения, – говорила Памела. – Результаты были плачевны. Он оказался в руках жадного некомпетентного неэтичного психотерапевта, которого нашел мой отчим, и никто из нас не понимал, насколько все плохо. Обнаружив, что врач оказался шарлатаном (а ведь он мог многое предотвратить за годы наблюдения), Гарри был разбит и уже не чувствовал себя способным довериться другому психотерапевту». Признание психотического заболевания может быть постепенным процессом. «В течение многих лет я мгновенно забывала о каких-то странностях в поведении и речи Гарри, которые вдруг проявлялись, – рассказывала Памела. – Когда мне было 24, а ему 18 лет, он стал очень подавленным и скрытным, и мать убедила меня приехать домой на Рождество, чтобы поговорить с ним. Мы закрылись в его комнате и не выходили шесть часов. Он сказал мне, что все думают, что он гей. Он был убежден, что его девушка думает, что он гей, что все его друзья думают, что он гей, что моя мать и его отец думают, что он гей. Я ответила: „Это просто смешно! Никто не думает, что ты гей“. Это стало откровением, он, казалось, выдохнул с облегчением, а я была рада, что помогла ему. Теперь ясно, что это была сложная и длительно существовавшая бредовая идея. Ему действительно нужно было серьезное лечение».
Гарри поступил в колледж Роллинса на отделение философии и дополнительно изучал психологию, «явно пытаясь понять, что с ним происходит», по словам Китти. На следующее Рождество Памела и Гарри отправились в Палм-Спрингс, чтобы присоединиться к отцу Гарри и его другим детям. «Гарри был невероятно враждебно настроен, – рассказывала Памела. – Однажды ночью он внезапно объявил, что принял ЛСД с одной из моих сводных сестер. Во время трипа он обнаружил, что его мозг и так всегда в таком состоянии. В этом, по сути, и заключается шизофрения». Тем не менее, несмотря на периодические эпизоды странностей, вплоть до окончания колледжа в 1992 году Гарри, казалось, держался.
Через четыре года после окончания колледжа он впервые перенес психоз, сопровождавшийся боязнью собственных мыслей: весной 1996 года он был помещен в психиатрическую больницу «Лэнгли Портер» в Сан-Франциско. «Мы стали играть в скрэббл, так как было непонятно, о чем говорить, когда он в таком состоянии, – рассказывала Китти. – Он показал на фургон на улице, говоря, что там находится оборудование ФБР. Думал, что медсестры пытаются отравить его, и отказывался принимать лекарства. После его госпитализации я сходила в его квартиру, и там царил полный хаос, словно отражавший его внутреннее состояние».
Гарри провел в «Лэнгли Портер» десять дней. После выписки он устроился программистом. «Какое-то время все шло хорошо, а потом он стал говорить, что в его квартире прослушка, – продолжала Китти. – Он перестал принимать одно из своих лекарств. Я говорю: „Почему бы тебе не прийти ко мне домой на ночь?“ Он ответил: „Ваш дом тоже прослушивается, могу показать, где жучки“. Он ведет меня в прачечную и показывает места, где, как ему кажется, находятся жучки. После этого я снова отвезла его в „Лэнгли Портер“, и так продолжалось годами. Каждый раз в первые три дня после выписки можно было чувствовать, как бред охватывает его все больше и больше». Война была проиграна. «К сожалению, к тому времени голоса уже овладели им, – говорила Памела. – Как можно сопротивляться, когда они трубят в голове 24 часа в сутки? Очень важно, чтобы родители детей с психическим расстройством могли распознать это как можно раньше. Если бы мы поняли, что что-то не так, когда ему было 15, кто знает, мы могли бы что-то предпринять. Но только к 30 годам он стал настолько беспомощен и напуган, чтобы понять, что он не сможет обойтись без нашей помощи и лечения».
Для Китти этот год стал настоящим адом. «У его отца был дом в округе Напа, – рассказывала она. – Гарри поехал туда на выходные в 1997 году, но возвращаться не стал. Спустя почти год я приехала, и когда он увидел меня, он закричал: „Какого черта ты здесь делаешь?!“, как будто был одержим каким-то демоном. Я сказала: „Мы с твоим отцом считаем, что тебе нужно вернуться в город, начать регулярно посещать врача, жить со мной дома и принимать лекарства“. Он ответил: „Я не собираюсь этого делать“. Я говорю: „Если ты этого не сделаешь, мы вышвырнем тебя, и ты окажешься на улице“. Я боялась, что он будет испытывать меня, и наняла частного детектива проследить, чтобы с ним ничего не случилось. Подумать только, частный детектив следит за параноидным больным, считающим, что за ним следит ФБР! Он кричал, что ненавидит меня. Спустя 48 часов он вернулся домой». Памела вспоминала: «У Гарри были проблемы и с алкоголем, и в Напе он просто напивался. В смысле пил текилу, пока не отключится. Удивительно, что он остался жив. Выпивка делает его очень депрессивным. В такие моменты он ехал к мосту Золотые Ворота и стоял на нем, думая, стоит ли прыгать. Он говорит, что однажды был на грани этого. Но он не любит риск, поэтому он менее склонен к суициду, чем можно было бы ожидать».
