По словам Томаса Инселя, директора Национального института психического здоровья, наиболее заметным прогрессом с 1950-х годов было прекращение «игры в вину и стыд»
[841], но мой опыт общения с людьми, сталкивающимися с шизофренией, свидетельствует, что и стыд, и вина остаются для них очень актуальными чувствами. В 1996 году, спустя два десятилетия после того, как в профессиональных кругах теория семейных систем вышла из моды, национальное исследование показало, что 57 % респондентов по-прежнему считают, что шизофрения вызвана особенностями поведения родителей
[842]. Лавина книг о самопомощи, таких как бестселлер «Секрет», пытается убедить нас в том, что психическое здоровье – это просто вопрос позитивного мышления
[843]. Уильям Джеймс называл более ранние варианты этой тенденции, описанные в Христианской науке и других американских духовных движениях XIX века, «религией здорового духа»
[844], провозглашавшей «победоносную эффективность мужества, надежды и веры, в совокупности с презрением к сомнению, страху, беспокойству». Популярность этой концепции связана с верой в то, что здоровые люди заслужили свое здоровье личным мужеством. Однако для тех, кто болен, утверждение о том, что источник их психического расстройства – в нехватке дисциплины и слабом характере, равносильно издевательству.
Если мать соглашается с собственной виной, она не может оказывать больному ребенку ту самую поддержку, в которой он так нуждается. «Иногда мне казалось, что я ношу на груди алую букву „Ш“»
[845], – писала Патриция Баклар, специалист по биоэтике, имевшая больного шизофренией сына. «Это „Ш“ может означать ответственность за шизофрению сына, но, скорее всего, отражает внутренний стыд»
[846]. Другая мать писала: «Целое поколение специалистов в области психического здоровья было воспитано на идее, что шизофрению вызывает патология семьи. Некоторые из них до сих пор лечат наших детей. И до сих пор не лечат нас»
[847]. Психиатр Э. Фуллер Торри, основатель Центра по организации лечения психических больных, считает проблему вины абсурдной: «Любой родитель, воспитавший ребенка, знает, что влияние родителей не может быть настолько сильным, чтобы вызвать такое заболевание, как шизофрения, путем предпочтения одного ребенка другому или трансляции ребенку противоречивых посланий»
[848].
Когда врачи Еврейской больницы Лонг-Айленда хотели включить Филиппа и Бобби Смитерсов в генетическое исследование шизофрении в 1990-х годах, их мать выступала против
[849]. «Какая нам от этого польза?» – заявила она. В начале 2000-х Филипу, Бобби и их здоровому старшему брату Полу было за 30, и жена Пола, Фреда, хотела знать, каков риск шизофрении для ее детей. Когда Фреда начала исследовать семейную родословную, она обнаружила болезни повсюду: тетка Пола не раз на протяжении жизни госпитализировалась с «послеродовой депрессией», дядя был «болен головой», многие «странные» кузены едва могли справляться с повседневными делами. Хотя Пол и Фреда начали встречаться еще в средней школе, Фреда видела отца Пола только один раз до их женитьбы, потому что Пол всех держал подальше от него. «Можно было бы предположить, что, как только братья Пола начали вести себя странно, их мать должна была сообщить врачам об отягощенной наследственности, – заметила Фреда. – Но она, конечно, так не сделала, и поэтому потребовались годы, чтобы братья оказались в поле зрения врачей».
Привычку к скрытности трудно сломать. «Каждый год мы отмечаем День благодарения по отдельности, сначала с семьей Фреды, потом с моей, – рассказывает Пол. – Если мы все оказываемся вместе, я начинаю закрываться, мама защищает моих братьев, а родственники Фреды расстраиваются, видя этих больных людей. Я не обсуждаю это даже с самыми близкими друзьями. Не отрицаю, как остальные члены моей семьи, но просто не люблю об этом говорить. У меня эмоциональная связь с моими братьями. Я думаю о них каждый день. Но есть ли у меня полноценные отношения с ними? Они невозможны. Братья находятся под влиянием препаратов». Пол и Фреда, у которых теперь двое сыновей, живут в страхе обнаружить у них развитие шизофрении. Они думали об использовании донорской спермы, но не могли заставить себя пойти на это. «Мы играем в генетическую рулетку», – сказал Пол. Фреда описала свои опасения как мысли, которые никогда не дают покоя: «Мы в каком-то смысле мучаем детей. Я читала статью, где говорилось, что люди, у которых развивается шизофрения, имеют определенные черты. Мы постоянно к ним присматриваемся, выискиваем возможные признаки и предвестники. Кто-то сказал, что больше шизофреников рождается зимой, поэтому мы все рассчитали так, чтобы дети родились летом. Глупость, я знаю. Это дает какое-то ощущение свободы. Все хотят, чтобы их ребенок был самым умным и самым спортивным. А нам это вообще не важно, лишь бы они были здоровы». В 2008 году Пол и Фреда согласились принять участие в исследовании генетических факторов шизофрении. «Мы сидим у телефона, – сказала Фреда, – и ждем, когда узнаем, что это за ген, чтобы проверить детей».
В 1668 году Джон Баньян писал: «Пусть… излечат поврежденный ум… и тот, кто сможет это сделать… будет иметь имя и славу, какую пожелает; он сможет пролежать в постели до полудня»
[850]. Со времен Баньяна и до сегодняшнего момента практически нет никакого прогресса: веками лечение шизофрении было либо неэффективным, либо варварским, либо и тем, и другим. В XIX веке одним из способов было выдергивание зубов; в середине XX века – лоботомия
[851].
