Госпитализации становились все более частыми. «Год за годом продолжались одни и те же разговоры: „Вы должны принимать лекарства“, а Малькольм отказывается, – вспоминает Даг. – Без лекарств он чувствовал себя более свободным, более живым. Этакая степень свободы, но свободы безумной. Вы предпочли бы быть бодрым и живым или ходячим зомби? Он пытался найти золотую середину». Когда у отца Малькольма развился рак, Питер решил, что пришло время вмешаться. «Я знаю истинную сущность Малькольма и никогда не позволю его болезни отнять это у него», – говорит Питер.
Один из первых антипсихотиков, клозапин, сняли с продажи в 1975 году, так как выяснилось, что он может уменьшать концентрацию лейкоцитов крови, вызывая агранулоцитоз. Исследователи в конце концов поняли, что клозапин был наиболее эффективным средством лечения шизофрении, и что для многих пациентов его эффективность перевешивала риск побочных эффектов. Малькольм начал принимать клозапин, когда он снова появился в 1990 году. Питер рассказывал: «Знания о том, каков он на самом деле, всегда было достаточно, чтобы любить его, но все же его симптоматика сильно давила. А на клозапине он вернулся. Улыбка, смех, чувство юмора. Если вы знаете кого-то по-настоящему, вы можете вернуть его к самому себе». В отношениях с людьми Малькольм оставался глубоко заботливым. «Он всегда обо всех беспокоился», – говорит Полли. Даг проникновенно отразил происходившее с Малькольмом: «Он всегда чувствовал, что обижает людей. Мы нашли письмо от 2002 года от его первого врача. Спустя 30 лет он писал: „Дорогой Малькольм, насколько мне известно, ты никогда никому не причинял вреда. Надеюсь, у вас все хорошо. С уважением, доктор Кофф“». Пенни говорит: «В этом смысле он никогда не менялся. Я никогда не любила его меньше из-за болезни; я никогда не любила его больше; я никогда не любила его как-то иначе».
В 39 лет Малькольм поступил в учреждение социальной поддержки во Фремингеме и устроился на работу упаковщиком продуктов в магазине Stop & Shop. «С этим он мог справляться, и это было потрясающе, – рассказывал Даг. – Мы плясали от счастья». Около пяти лет Малькольм хорошо справлялся, принимая клозапин, а затем все снова начало разваливаться. «Он всегда самовольно корректировал прием лекарств, – рассказывал Даг. – Его снова пришлось госпитализировать. Я приехал его навестить, и врач сказал: „Ну, Малькольм сейчас едет домой. С ним все будет в порядке“. Так что я отвез его обратно во Фремингем. В тот вечер он совершил попытку самоубийства, проглотив стиральный порошок». Малькольма срочно доставили обратно в больницу. «Глупо пытаться покончить жизнь самоубийством, поедая „Тайд“, – говорит Питер. – Однако идея интересная. Хочу вымыть с порошком эту болезнь из моего тела!»
Первый муж Полли и первая жена Питера боялись Малькольма и были нетерпимы к нему, что создало напряженность в их браках, которые в конечном счете распались. Однако все племянницы и племянники Малькольма любили его. «Он – это его собственная сильная сущность, – сказал Питер. – Не было никаких других странностей, кроме сумасшествия. Когда он был здоров, мы отлично проводили время». Годы Малькольма во Фремингеме были относительно счастливыми. Много лет он отказывался ездить за рулем, но после того, как он начал принимать клозапин, все изменилось, и Питер купил ему Ford Ranger. «Это был один из лучших дней в моей жизни, когда я увидел, как он уезжает из этого дилерского центра с широкой улыбкой на лице», – говорит Питер. Малькольма любили во Фремингеме. Один из жильцов рассказал Питеру: «Каждое утро Малькольм спускался в общую комнату и говорил: „Морис, куда тебя сегодня отвезти?“» Питер говорит: «Это была часть его службы – развозить людей в своем красном грузовике, словно в такси».
Никто не ожидал, что Малькольм умрет. Питер говорит: «Конечно, болезнь сокращает продолжительность жизни, и лекарства тоже, даже если они помогают. Но, по крайней мере, он добился максимально хорошего уровня жизни. Только из-за качества этой жизни мы можем принять его смерть».
Малькольм участвовал в исследованиях больницы имени Дж. Маклина по генетике шизофрении. После его смерти исследователи выразили желание изучить его мозг. Пенни поддержала эту идею. Даг с удовольствием повторяет свою речь на поминальной службе: «Малькольм не закончил колледж из-за болезни. Но в конце концов он поступил в Гарвард и учит специалистов по нейронаукам». Медэксперты взяли образцы крови, чтобы исключить возможность ошибок лечения. Несколько месяцев спустя семья узнала, что клозапин прервал ту же жизнь, которую поддерживал. «Мы не понимали, что смерть от клозапина вообще возможна, но постепенно узнаем об этом больше, – писал мне Питер. – Кажется, токсичные уровни клозапина постепенно накапливались, потому что печень не справлялась с обработкой. Это доказало, что функцию печени следует регулярно проверять, чтобы убедиться в отсутствии накопления токсинов, и это вопрос стандартной практики. Таким образом, это, вероятно, наша ошибка, которую мы не станем вменять кому-то другому. Высокие дозировки клозапина, по-видимому, могут спровоцировать сердечную аритмию и остановку дыхания
[860]. Теперь мы остались с этой трагической мыслью: лекарства, которые мы заставляли его принимать и против которых он большую часть жизни боролся всем своим естеством, убили его. Наверное, хорошо, что мы не знали причины смерти до того, как почтили его жизнь и провели поминальную службу. Эта новость убивает нас, и нам очень трудно теперь чему-то обрадоваться».
Движения за права и свободы 1960-х годов поставили под сомнение саму концепцию психических заболеваний. Мишель Фуко систематически опровергал идею о том, что безумие – это нечто большее, чем игра власти самопровозглашенных здравомыслящих людей
[861]. Эрвин Гоффман утверждал, что психиатрические больницы сводят людей с ума
[862]. Р.-Д. Лэйнг говорил: «Нет такого „заболевания“, как шизофрения, но ярлык – это социальный факт и политическое событие»
[863]. Он писал о шизофрении как об «особой стратегии, к которой прибегает человек, чтобы жить в немыслимой ситуации», и утверждал: «Безумие не обязательно должно быть разрушением. Оно может быть и прорывом. Это возможное освобождение и обновление в той же мере, что порабощение и экзистенциальная смерть». Томас Сас стал великим апологетом идеи, что шизофрения – это всегда вымысел
[864].
