Если сопоставить сбережения системы психического здоровья с дополнительными затратами пенитенциарной системы, то смехотворный, глупый характер такого распределения бюджета становится очевидным. Дела против Дешона Чаппелла и Джареда Лафнера обходятся налогоплательщикам в сотни тысяч долларов. Нельзя не задаться вопросом, стоят ли жизни их жертв хотя бы части этих денег. Если помощь людям с ограниченными физическими возможностями должна осуществляться из моральных убеждений, то адекватное лечение людей с тяжелыми психическими заболеваниями является беспроигрышной ситуацией: когда моральных аргументов не хватает, нужно апеллировать к экономическим.
«Пока другие девочки примеряли туфли своих мам, я обматывалась медицинскими бинтами, думая, что это круто»
[964], – вспоминает Сьюзен Вайнрайх. Сьюзен компульсивно кусала губы, так что они обычно были в струпьях или открыто кровоточили. Стыдясь, она спрашивала у своей матери, Бобби Эванс: «Почему я не могу остановиться?» Бобби лишь отвечала: «Ты вырастешь из этого». Но шизофрения проявилась полностью, когда Сьюзен поступила в Род-Айлендскую школу дизайна в 1973 году.
«Я всегда знала, что со мной что-то не так, – говорит Сьюзен, – но очевидным для других это стало только на первом курсе». В это время отец бросил мать. «Это так все поколебало, что у меня стали появляться симптомы», – сказала Сьюзен. Не будучи в состоянии справляться с заданиями, она начала посещать психоаналитика фрейдистской школы, который использовал метод регрессии через детские воспоминания. К сожалению, регрессия и без того была одним из симптомов Сьюзен, и ей как раз стоило избавляться от нее, а не углубляться в детство. «Я ужасно зависела от него, – говорит она. – В основном я целыми днями сидела дома, а выходила только ночью, гуляла по улицам, рассматривала луну. Мне виделись искореженные тела, окровавленные лица, черти, тела, свисающие с деревьев. Реальные люди, которых я видела, казались искаженными. У них не хватало рук, ног. Я помню, как пугали меня страшные пятна на асфальте и пластиковые пакеты, застрявшие в кустах в январе».
На втором курсе Сьюзен пошла на стеклодувное отделение. «Мне было очень нужно быть у огня», – вспоминает она. В первом семестре ее попросили забрать документы. «Я просто взорвалась, жгла себя сигаретами и разбивала кулаками окна. Когда было лучше, ходила в медицинскую библиотеку Брауна и искала, смотрела, искала, что со мной не так». В тот год у Сьюзен было три госпитализации. Врачи объяснили, что ей нужно принимать лекарства всю жизнь, но не сказали, что с ней не так; она, в свою очередь, отказалась предоставить больнице контакты родителей. «Хотя я не понимала, что происходит, я очень хотела защитить семью. Я была убеждена, что есть детская грудь и взрослая грудь, и что детская грудь должна отпасть, и на ее месте вырастет взрослая грудь. Но я боялась, что, если моя мама придет ко мне и останется на ночь, эти маленькие мужчины и женщины вылезут из моей груди. Мужчины носили косы, а женщины – мешковину. Они причинят ей боль. Я боялась, что моя мать увидит их, а это значит, что она узнает о дьяволе во мне. Я не могла этого вынести».
После второго курса она взяла кошку брата, когда тот уехал на лето, животное спряталось под старым зеленым стулом с откидной спинкой. «Я подумала, что стул заражен блохами, а блохи превратились в сперму. Я достала ведро с краской, покрасила весь стул в белый цвет, потом взяла кухонный нож и начала его колоть». Она месяцами не купалась и десять лет не чистила зубы. «Я была как животное, у меня были запутанные и жирные волосы. Я наносила себе порезы и рисовала на стенах собственной кровью».
Бобби никогда не слышала слова «шизофрения», пока аналитик Сьюзен не позвонил ей в 1979 году, чтобы выяснить, какая у Сьюзен страховка, потому что он наконец решил, что ее нужно госпитализировать, возможно, на всю жизнь. «После этого мать вмешалась, – говорит Сьюзен, – и приехала в Род-Айленд, затащила меня в машину и забрала от этого психоаналитика». Бобби отвезла Сьюзен к врачу, который сказал, что ее следует немедленно госпитализировать. У Сьюзен стала появляться растительность на лице, возможно, как реакция на лекарства, и она ничего не делала с этим. «Когда я увидела дочь, мою милую маленькую девочку, с этими волосами, это было просто ужасно», – сказала Бобби. Сьюзен рассказывает: «У меня были всякие идеи по поводу значения волос. Они покрывали челюсть, были очень густыми, грубыми, сексуальными». Бобби решила отвезти Сьюзен прямо в Больницу четырех ветров в Катоне – лучшую психиатрическую клинику в непосредственной досягаемости. Сьюзен пообщалась с директором больницы Сэмом Клагсбруном. «Я до сих пор помню, как сидела в его кабинете в тот день, и даже помню звезды Давида, которые я вырезала на своих ботинках и рисовала на своей зеленой рубашке, – говорит Сьюзен. – В них горящая сигарета. Он сказал мне, что со мной не так. Он сообщил мой диагноз». Сьюзен госпитализировали.
Отец Сьюзен к тому времени полностью исчез из ее жизни; вскоре Бобби снова вышла замуж. «Я хотела, чтобы моя жизнь продолжалась, – говорит она. – Друзьям я сказала: „У Сьюзен проблемы, вроде бы на почве нашего развода“. Я действительно хотела, чтобы она ушла из моей жизни, и почувствовала облегчение, когда кто-то снял этот груз с моих плеч. Я не горжусь тем, что говорю это, так я чувствовала. Я хотела бы видеть кого-то похожего на нынешнюю Сьюзен тогда, когда она была так больна, потому что это дало бы мне надежду. Но никого не было».
Сьюзен провела в больнице четыре месяца, выписалась, потом вернулась еще на полгода, и в конце концов прожила в реабилитационном центре девять месяцев в 1980 году, прежде чем окончательно вернуться домой. Ей тогда было 24 года. «Я прихожу домой с работы, – говорит Бобби, – и она где-то скрывается, не откликаясь, когда я зову ее. Сэм Клагсбрун сказал, что я должна ее выгнать. Я ответила: „Но как я могу?“ „Просто скажи ей, что ты сделала бы для нее что угодно, если бы это помогло ей выздороветь, но это невозможно“. Поэтому я сказала ей, что она должна уйти. Это было, наверное, самое трудное, что я когда-либо делала в своей жизни». Бобби заплакала. «Она ушла, оставив записку, что собирается покончить с собой. Затем она позвонила Сэму и вернулась в больницу».
Впечатления Сьюзен от Больницы четырех ветров восторженные: «Это была психиатрическая утопия. Вокруг ходили утки и куры. Я проводила дни в сосновом лесу. Если бы страховые компании услышали это сегодня, они сошли бы с ума. Лечение у Сэма было невероятным. Я была словно младенцем. Он окутал меня заботой. Он вытащил меня из ямы под проливным дождем». Клагсбрун устроил хоспис для пациентов без психических расстройств, но страдающих неизлечимыми физическими заболеваниями, в домике, где жили психотические больные. «Вы берете кого-то вроде меня, кто явно в психозе, а не в реальности, и сталкиваете его с самой грубой реальностью – смертью, – сказала Сьюзен. – Даже в моем состоянии я поняла это на каком-то уровне, и это вернуло меня к реальности. Я тут занимаюсь самоуничтожением, а эти люди отчаянно хотят жить. Это заставило меня задуматься: ты хочешь жить или умереть? Я поняла, что хочу двигаться к жизни».
