Родители вундеркиндов не могут знать, будет ли у их ребенка достаточно способностей для карьеры в музыке, и точно так же не могут знать, захочет ли этот ребенок такой жизни. Давление может быть очень сильным, и даже те, кто любит выступать, могут не захотеть жить в постоянных разъездах, которые делают почти невозможными стабильные отношения с кем-то. Готовят ли родители своего ребенка к жизни, которой он будет наслаждаться в зрелом возрасте? Многие такие родители сосредоточены на сольной карьере и не соизволят исследовать другие способы бытия в музыке, такие как оркестровое и камерное исполнение.
Тетя Дэвида Уотермана Фанни, которую называют «самым известным преподавателем фортепиано в Великобритании», основала конкурс пианистов в Лидсе, а обе его старшие сестры были вундеркиндами
[1139]. Его родители были слишком измотаны, чтобы сподвигнуть своего третьего ребенка к музыке. Вместо этого он был вынужден стать круглым отличником и твердо решил не быть вундеркиндом, играя на виолончели ради удовольствия. Будучи подростком, он влюбился в камерную музыку и сопутствующие ей социальные взаимодействия. Будучи студентом, изучающим философию в Кембридже, он присоединился к любительскому квартету и получил степень доктора философии там, чтобы сохранить свое жилье в кампусе, пока он решает, не стать ли ему профессиональным виолончелистом.
В 1979 году Дэвид основал струнный квартет Endellion с тремя другими очень одаренными музыкантами; за 30 лет в группе сменился только один участник, и она продолжала выступать. Дэвид описал, какую свободу дало ему разностороннее образование и знание, что он может функционировать во многих других областях. Это не значит, что его поздний старт не имел последствий. «Если квартет не играет в течение недели, то уровень, до которого я опускаюсь за это время, вызывает тревогу. С ними такого не бывает. Я уверен, что это связано с тем, насколько глубоко автоматизировалась их техника». Однако он признал, что разностороннее образование помогло выстраивать человеческие отношения. «Очень пригодилось понимание того, как объяснить что-то группе доходчиво», – сказал он.
Мне было интересно, сожалеет ли Дэвид о тех потерянных годах практики. «Скорее всего, я был бы неудачным солистом, а не успешным камерным музыкантом, – ответил он. – Я мог бы стать лучшим виолончелистом, если бы принял это решение в подростковом возрасте. Но я думаю, что был бы гораздо менее счастливым человеком. И фактически это сделало бы меня худшим виолончелистом».
Такие музыканты, как Кен Нода, Кэнди Баукомб и Дэвид Уотерман, ведут более спокойную музыкальную жизнь, нежели хотели бы их родители; другие решают продолжать играть, но отказываются от идеи быть услышанными. Со мной в колледже училась Луиза Маккэррон, которая проявила блестящий талант пианистки. В свои 20 с небольшим она должна была дебютировать в Кеннеди-центре. Ее родители наняли автобус, чтобы отвезти друзей и родственников на концерт. За два дня до него всем сообщили, что Луиза получила травму и не сможет играть. Я думал, что это может быть следствием сильного стресса от изнурительных занятий, но оказалось, у нее просто болел мизинец. За 25 лет, прошедших с тех пор, Луиза ни разу не выступала на публике и даже не собиралась. Она живет одна в квартире с двумя пианино и занимается по восемь часов в день. Встречаться и выйти замуж для нее невозможно, потому что она должна «отдать все» своему искусству. Если она иногда приходит на вечеринки, то представляется как концертирующая пианистка, хотя она никогда не давала концертов.
В то время как жажда богатства и славы может подтолкнуть некоторых родителей вундеркиндов к эксплуататорству, большинство из них не настолько алчны; они не осознают себя и бессильны отделить свои желания от желаний своих детей. Если вы мечтаете о гениальном ребенке, то будете видеть в своем ребенке что-то экстраординарное, а если вы убеждены, что слава решит все ваши жизненные проблемы, то усмотрите эту жажду славы и в вашем ребенке. В то время как многие музыканты погружены в себя, родители вундеркиндов демонстрируют явные нарциссические черты. Они могут переносить свои собственные надежды, амбиции и индивидуальность на своих детей. Вместо того чтобы поддерживать познавательный интерес, они могут гнаться за славой. И хотя они иногда казались мне безжалостными, они редко были мстительными; издевательства, которые они совершали, отражали трагическое непонимание того, где кончается одно человеческое существо и начинается другое. Абсолютная власть развращает, и нет власти более абсолютной, чем родительская. Парадокс, но дети этих родителей, несмотря на то, что они объекты навязчивого внимания, страдают от того, что их не замечают; их подавленность – следствие не столько строгости, сколько невидимости и непонятости. Достигаторство влечет за собой отказ от удовольствий настоящего момента в пользу триумфального будущего, и этому импульсу необходимо научиться. Предоставленные сами себе, дети не становятся музыкантами мирового уровня к десяти годам.
Когда я поговорил по телефону с Марион Прайс, договариваясь о нашем интервью, я предложил ей позвать на ужин свою дочь-скрипачку Соланду, но она сказала: «Мы очень привередливы в еде, поэтому мы поужинаем до нашей встречи»
[1140]. Гостьи пришли в пальто, и я предложил им раздеться. «В этом нет необходимости», – ответила Марион, отвечая также за мужа и дочь, и они просидели все интервью, держась за руки. Я предложил им что-нибудь выпить, но Марион ответила: «Мы очень привыкли к нашему распорядку, и сейчас не время для питья». За три часа ни один из них не выпил ни глотка воды. Я поставил домашние печенья, и Соланда все время поглядывала на них; каждый раз, когда она это делала, Марион бросала на нее косой взгляд. Когда я задавал Соланде вопрос, ее мать постоянно встревала, чтобы ответить за нее; когда Соланда отвечала, она делала это нервно, постоянно поглядывая на мать, будто беспокоилась, правильно ли она отвечает.
Вся жизнь Прайсов крутится вокруг их музыкального таланта. Сондра, на десять лет старше Соланды, – пианистка; Викрам, на четыре года старше Соланды, – виолончелист. Когда Соланде было пять лет, ее родители привели всех троих детей в детский оркестр; теперь они выступают как трио. Марион – афроамериканка; отец Соланды, Рави, индус, он пишет и играет легкий джаз. «Мы слышим слово „одаренный“, мы слышим слово „музыкальный“, – сказала Марион. – Мы видим троих детей, которые кажутся одним человеком, когда играют вместе». Это странность английского языка, что слово «игра» относится как к тому, что дети делают для удовольствия, так и к тому, что для музыкантов является жизнью, и ошибочно делать вывод из этих омонимов, что исполнение и практика – увеселительные мероприятия.
«Музыка всегда была неотъемлемой частью нашей жизни с момента зачатия Соланды, – сказала Марион. – Соланда начала брать уроки игры на фортепиано в четыре. Но она влюбилась в Ицхака Перлмана и в скрипку. Соланда получила скрипку, когда ей было почти пять лет. Воспитание всегда играет роль, но, когда ребенок, только взяв скрипку, начинает играть, в этом есть что-то врожденное». Соланда объяснила: «Я выбрала скрипку, потому что думала, что она звучит, как мой голос». Она начала учиться в Джульярде, когда ей было всего шесть. Но ее преподаватель «изо всех сил старался не отставать от того, что действительно было нужно Соланде, – рассказывала Марион. – Соланда все усваивала моментально. Она хотела сыграть концерты Бетховена ре мажор, Брамса ре мажор, Мендельсона ми минор. А теория музыки – это просто воздух, которым она дышит».
