Все трое детей Прайсов обучаются на дому. Марион разрабатывает учебную программу, а Рави занимается собственно преподаванием. Я спросил Соланду, есть ли у нее друзья, и Марион сказала, что ее лучшие друзья это – брат и сестра. Я спросил Соланду, как она развлекается. «В целом, это Джульярд», – призналась Соланда.
Соланде предложили выступить на важной церемонии в столице страны. «Я нервничала, – поделилась Соланда. – Это было очень, очень шокирующе, оказаться там, но я играла на пределе возможностей и ничего не испортила». Марион сказала, что и Соланду, и трио пригласили дать выступления по всей стране. «Она играла в благотворительной музыкальной школе Midori and Friends, и там была сама Мидори. У нас есть фотографии, которые это подтверждают. Мы ищем новые возможности». Рави вставил свою реплику: «Мы должны вывести ее на следующий уровень, где ее деятельность будет прибыльной по мере необходимости». Марион явно смутило упоминание о деньгах. Она сказала, что у них было несколько платных выступлений, но ее дети в основном играют для удовольствия. – «И так уж случилось, что их радость – это то, что приносит радость другим, – объяснила она. – Я не считаю нас назойливыми родителями. Участливыми, заботливыми, да. Но я не думаю, что мы напористы. Я знаю, как это выглядит. Думаю, что мы просто способны ответить на просьбы наших детей».
Вообще я не прошу музыкантов сыграть, когда беру у них интервью. Однако у Марион на коленях лежал футляр от скрипки, и я спросил Соланду, не хочет ли она поиграть. «Как ты думаешь, Соланда, что ты будешь играть?» Соланда сказала: «Пожалуй, я сыграю „Чакону“ Баха». «А как насчет Римского-Корсакова?» – спросила Марион. Соланда ответила: «Нет, нет, нет, „Чакона“ лучше». Меня поразило, что Соланда выбрала инструмент из-за его сходства с ее голосом; ведь скрипка – единственный шанс быть услышанной, минуя мать. Соланда играла «Чакону». Когда она закончила, Марион сказала: «Теперь ты можешь сыграть Римского-Корсакова». Соланда перешла на «Полет шмеля», визитную карточку каждого виртуоза. Затем Марион предложила: «Вивальди?» – и Соланда сыграла «Лето» из «Времен года». Она играла ясно, ярко, хотя и не настолько гениально, чтобы стало очевидно, зачем в жертву этому искусству было принесено детство. Я надеялся, что Соланда раскроет великолепие своего инструмента, но вместо этого она выдала жгуче меланхоличную партию.
В то время как поведение родителей может быть разрушительным, эти родители сами могут стать жертвами индустрии классической музыки вместе со своими детьми. Многие менеджеры, похоже, считают, что единственный способ сохранить платежеспособную аудиторию – это обеспечить постоянный приток молодых музыкантов. Рынок вундеркиндов существовал всегда, но в последние 30 лет появилась тенденция каждую неделю находить новых. Эта тенденция была создана людьми с меркантильными намерениями, где даже забота о психическом здоровье ребенка проявляется лишь из корыстных целей. «Это похоже на сжигание ископаемого топлива, – сказал Джастин Дэвидсон. – Постоянно пополняя запасы вундеркиндов, вы наводняете рынок. Эти менеджеры воспитывают слишком много людей, способных выполнять узкий круг действий, многие из которых не представляют особого интереса. Они готовят их к будущему, которое находится в прошлом».
«Это сбивает с толку, – сказала мне пианистка Мицуко Учида. – Спросите этих зрителей, хотели бы они, чтобы их интересы в суде представлял семилетний адвокат или чтобы их оперировал очень одаренный восьмилетний хирург»
[1141]. Критик Дженис Нимура сказала: «Вундеркинд – это корректно названный вариант цирковых фриков. Пялиться на мальчика с собачьим лицом в цирке – это эксплуатация, но пялиться на шестилетнего концертного пианиста на сегодняшнем шоу – это как-то нормально, даже вдохновляет, демонстрируя, насколько высоко может взлететь человеческий потенциал»
[1142]. Хотя этика требует, чтобы мы не пялились на карликов, она не претендует на неприкосновенность частной жизни вундеркиндов.
Подталкивание талантливых детей может привести к обратным результатам; игнорирование тоже может привести к плохим результатам. Когда отца Леонарда Бернштейна спросили, почему он противился карьере своего сына, тот ответил: «Откуда я знал, что он станет Леонардом Бернштейном?»
[1143] Проводя интервью для этой главы, я начал чувствовать, что половина родителей этих детей принудили их к нездоровой музыкальной жизни, в то время как другая половина – необоснованно сдерживали своих детей. Джонатан Флорил выделяется на этом фоне тем, что столкнулся и с тем, и с другим клише.
Взрослея в Эквадоре в начале 1990-х годов, Джонатан стремился к занятиям музыкой, но его мать Элизабет не считала музыку важным занятием, в то время как его отец, Джейми Иван Флорил, ушедший от жены еще до рождения Джонатана, руководил музыкальной академией и не думал, что его сын нуждается в обучении
[1144]. Наконец Джейми смягчился и разрешил 11-летнему Джонатану играть на пианино. В течение трех месяцев учитель фортепиано сказал Джейми, что у Джонатана талант слишком выдающийся, чтобы оставаться в Эквадоре, и ему нужно учиться в Европе.
Мать Джонатана пришла в ярость при мысли о том, что сын уедет за границу, и попыталась удержать его путем судебной тяжбы за опеку. «Она буквально убивала меня, – вспоминал Джонатан, – потому что страсть к музыке была для меня всем». Через два месяца Джейми закрыл свою академию, чтобы увезти сына в Европу. Элизабет сообщила в полицию, что ее муж пытается похитить Джонатана, и Джейми с сыном бежали ночью через безлюдную границу в Андах в Колумбию, чтобы сесть на самолет до Мадрида. Джонатан, который изучал фортепиано менее шести месяцев, был принят на пятый курс в консерваторию Родолфо Алфтера.
Мать упорно пыталась вернуть его, и Джонатану снова и снова приходилось доказывать испанской полиции, что он хочет остаться здесь. «При всем опыте, который я получил от своей матери, я не знал, правилен мой поступок или нет, и отец тоже не мог сказать мне этого», – вспоминал Джонатан. Он начал читать литературу по морали и этике: «Этику» Аристотеля и «Государство» Платона, Фому Аквинского и Хосе Ортегу-и-Гассета. Когда ему исполнилось 20 лет, я спросил его, что он теперь думает о своем отъезде в Испанию. «Моя мать говорила, что музыка лишит меня нормального детства, – ответил он. – Но я больше не хотел детства в ее понимании». В период с 11 до 16 лет Джонатан выиграл более 20 конкурсов; его отец не мог найти работу учителя музыки и занялся канцелярской работой. «Мое чудесное время было очень, очень напряженным», – сказал Джонатан. Он впервые вернулся в Эквадор, когда ему было 15 лет, через четыре года после его отъезда, чтобы сыграть большой концерт. И хотя мать встретила его там с радостью, между ними образовалась непреодолимая пропасть.
