Вскоре после этого Лан Лан остался после школы, чтобы сыграть на пианино на праздновании основания Китайской Народной Республики, и опоздал домой на два часа. Когда он вошел, Лан Гожэнь ударил его ботинком, затем протянул горсть таблеток и сказал: «Ты лжец и лентяй! У тебя нет причин жить. Ты не можешь вернуться в Шэньян с позором! Смерть – это единственный выход. Принимай таблетки!» Лан Лан отказался, тогда Лан Гожэнь вытолкнул сына на балкон квартиры и приказал ему прыгать. Позже Лан Гожэнь объяснил свое поведение китайской пословицей: «Если ты не отпустишь своего ребенка, ты не сможешь сражаться с волками». Другими словами, сюсюкаясь с ребенком, вы подвергаете его опасности. Но Лан Лан был в ярости и месяцами отказывался прикасаться к пианино, пока отец не проглотил свою гордость и не стал умолять его снова начать играть.
Лан Гожэнь нашел другого учителя для сына и сидел на уроках, чтобы понимать, как эффективнее заниматься с ним дома. «Он никогда не улыбался, – говорил Лан Лан. – Он пугал меня, иногда бил. Мы были, как монахи. Монахи от музыки». Друг семьи прокомментировал, что Лан Гожэнь никогда не проявлял нежности и не показывал сыну, что доволен им. «Только когда сын крепко спал, он молча сидел рядом с ним, смотрел на него, поправлял одеяло и гладил его маленькие ножки», – вспоминал его друг.
Когда они вернулись в Шэньян на лето, Лан Гожэнь отнесся к этому визиту просто как к смене места для фортепианных упражнений. Чжоу Сюлань скандалила с ним: «Какая разница, быть „гроссмейстером“ или не быть? Какого черта ты делаешь, ведешь себя так, будто каждый день готовишься к войне? Разве так выглядит настоящая семья?» Лан Лан пытался отвлечь их от ссор своей музыкой; друг семьи писал позже: «Каждый раз, когда они ругались, его игра совершенствовалась». Он так много занимался, что однажды упал в обморок, и ему пришлось каждый день ходить в больницу на капельницы, но, несмотря на это, его график занятий никогда не менялся. «Мой отец – настоящий фашист, – признавался Лан Лан. – Вундеркинд может быть очень одинок, изолирован от мира».
В конце концов его приняли в начальную школу при консерватории, а затем, в 11 лет, он прослушивался, чтобы представлять Китай на международном конкурсе молодых пианистов в Германии. Но он не прошел отбор. Лан Гожэнь сказал жене, что она должна собрать достаточно денег, чтобы дать взятку за Лан Лана, хоть это противоречит этикету и вообще унизительно. Перед конкурсом Лан Гожэнь счел слепого пианиста из Японии самым серьезным противником Лан Лана и сказал сыну, чтобы он обратил внимание на особенности техники своего конкурента. Затем мальчик попытался интегрировать тот же подход в свою собственную игру. Когда Лан Лан победил, Лан Гожэнь рыдал от счастья; когда Лан Лану рассказали об отцовской реакции, мальчик возразил, что его отец не способен на слезы.
В 1995 году 13-летний Лан Лан принял участие во втором Международном конкурсе молодых музыкантов имени П. И. Чайковского. Его отец подслушивал, как репетируют другие участники, и, если кто-то работал над той же пьесой, что и сын, убеждал Лан Лана делать все наоборот. По мнению Лан Гожэня, если пианист до вас играл с силой, вы должны играть с деликатностью; если он играл мягко, вы должны начать с силой. Эта тактика позволит судьям легче запомнить вас и привлечет внимание аудитории. Когда кто-то позже спросил Лана Гожэня, как 13-летний мальчик может сыграть в финале нечто такое душераздирающее, как Второй фортепианный концерт Шопена, он ответил, что подсказал Лан Лану подумать о своей разлуке с любимой матерью и любимой страной. И он победил.
Через несколько месяцев Лан Гожэнь забрал своего сына из Центральной консерватории. Он договорился о прослушивании с Гэри Граффманом в Кертисе. Лан Лан вспоминал: «Мой папа говорил: „Шопен должен быть легким, как ветер; Бетховен – тяжелым; когда используешь свою взрывную силу, будь тверд, щедр и естественен, как если бы ты был смесью английской и бразильской футбольных команд“». Лан Лан был принят сразу же, и они с отцом переехали в Соединенные Штаты. Во время своего первого урока в Кертисе Лан Лан заявил: «Я хотел бы выиграть все существующие конкурсы». И на вопрос Граффмана: «Зачем?» – ответил: «Чтобы стать знаменитым». Граффман только рассмеялся, но другие студенты посоветовали Лан Лану сосредоточиться на том, чтобы быть превосходным музыкантом; он не понимал разницы. Хотя с тех пор он научился вести себя скромнее, но все же никогда полностью не отказывался от этого олимпийского идеала. Граффман сказал мне: «Хочется, чтобы большинство студентов были взволнованы эмоциональным содержанием музыки. С Ланом все было как раз наоборот: мне нужно было успокоить его настолько, чтобы он мог учиться».
В 17 лет у Лан Лана появился менеджер, который устроил ему первый большой прорыв на фестивале «Равиния», недалеко от Чикаго. Критики были в восторге, и в течение следующих двух лет Лан Лан собирал полные залы, делал многочисленные записи, украшал обложки глянцевых журналов. «Чем выше ожидания, тем лучше я играю, – признался он мне. – Карнеги-холл заставляет меня играть лучше всего».
В каждой потрясающей истории о вундеркиндах, как и в любой истории политической карьеры, главному герою приходится сталкиваться с шокирующими ответными реакциями общества на него и его действия; слушающий мир должен пройти через собственный подростковый негативизм, преодолеть путь от своего детского восторга к своему взрослому уважению. Лан Лан социально восприимчив, настроен на удовлетворение своей конкретной аудитории, которая часто напоминает аудиторию Бейонсе, а не публику Святослава Рихтера. Хотя работа на массы не исключает глубины, его игра для широкой публики оскорбляет некоторых искушенных любителей музыки. О степени его популярности свидетельствует то, что его имя – это уже товарный знак, он выступает как «Лан Лан™». У него есть рекламные контракты с Audi, Montblanc, Sony, Adidas, Rolex и Steinway. Джон фон Рейн из Chicago Tribune, помогавший ему начать карьеру, сказал несколько лет спустя: «Музыка стала аксессуаром к акробатическому выступлению этого солиста. Все, что ему было нужно – белый костюм с блестками и канделябр, и „Равиния“ могла бы продать его как нового Либераче»
[1149]. Энтони Томмазини из New York Times писал, что сольный дебют Лан Лана в Карнеги-холле в 2003 году был «бессвязностью, самолюбованием и грубым выхлопом»
[1150].
Напряжение, создаваемое прочтением Лан Ланом классических музыкальных шедевров, усиливается тем, что он вырос в восточной культуре. «Западная классическая музыка в Китае обычно похожа на китайскую еду на Западе: знакомая, но не совсем настоящая», – как-то определил Лан Лан. Он может безукоризненно исполнить концерт Мендельсона и продолжить его самодовольной сонатой Моцарта, сыгранной с чрезмерной динамикой и растянутым темпом. Но потом он снова будет играть элегантно, и критикам придется признать его мастерство. Через пять лет после резкого осуждения Томмазини писал, что Лан Лан играл «с полнейшей властностью и обезоруживающим наслаждением»
[1151]. Когда я вижу Лан Лана на концерте, я всегда поражаюсь тому, как он весел. «Я не только отдаю как исполнитель, – сказал он мне. – Я также и беру. Мой отец – интроверт, мать – экстраверт, а я – и то, и другое: дисциплина моего отца и счастье моей матери».
