Парадоксально, но по мере исчезновения классической музыки из общеобразовательных программ, программы обучения настоящих музыкантов остаются неизменными. «Консерватории, по сути, не изменились со времен господства террора, – сказал Роберт Сирота. – Нужны иконоборцы, которые готовы пересмотреть репертуар, пересмотреть понятие концерта, пересмотреть, как люди слышат и слушают».
Союз Банни Харви и Фрэнка Мухли возник не совсем обычно
[1185]. Бывшего бойфренда Банни выгнали из Университета Брауна, и он попросил своего приятеля Фрэнка присмотреть за ней. Банни, которая работала на полставки танцовщицей гоу-гоу, была в отношениях с девушкой. «Но какая-то извращенская часть меня решила попробовать отношения с ним, – сказала она, – и это обернулось против меня, потому что я влюбилась». Фрэнк бросил аспирантуру и вел жизнь без карьерных амбиций, работая над случайными фильмами и другими внештатными проектами. В 1974 году Банни получила Римскую премию в области живописи, и они переехали в Италию на два года.
Вернувшись домой, они с Фрэнком решили завести ребенка. «Я не знала, что значит быть родителем, – говорит она. – Теперь я думаю, что это похоже на искусство: у вас есть материал, и вы работаете с ним самым творческим и любящим способом, на какой способны». Нико Мухли родился в Вермонте; в девять месяцев он подражал звукам птиц и вскоре мог опознать по крику краснохвостого ястреба. Зимой семья жила в Провиденсе, и один из одноклассников Нико пел в хоре. Однажды он пригласил Нико поехать с ним. В елизаветинской хоровой музыке Нико сразу почувствовал себя чудесно, как рыба в воде. «Центр Провиденса был мертв, – рассказывал он. – Прямо посреди него была эта старая, величественная высокая англиканская церковь, управляемая странным, непонятным человеком, который включал в программу хора самую интересную музыку». Через несколько месяцев Банни повела Нико в церковь Троицы в Бостоне, и музыкальный руководитель спросил Нико, нравится ли ему орган; Нико сел и сыграл прелюдию Баха и фугу по памяти. Банни расплакалась. «Как он вообще смог дотянуться до педалей? – сказала она. – Я знала, что он пел, но понятия не имела, что он учился играть на органе. Этот удивительный факт был скрыт от меня». Позже в тот же день, в кафе на Гарвард-сквер, Нико начал сочинять церковный распев kyrie на бумажной салфетке. Он вдруг понял, что для него важно.
«Это было похоже на пение птиц – что-то запускает его, и пение развивает полную мощность», – сказал Фрэнк. Банни начала приносить домой компакт-диски и партитуры из библиотеки Уэллсли, и Нико увлекся всерьез. «Однажды это был Мессиан, – сказал он. – В следующий раз я подумал: „Я хочу знать все о маримбе“. Никакого XIX века, никогда. Старинная и современная. Эта музыка просто сводила меня с ума, как наркотик, и делала счастливым».
Банни вернулась в Американскую академию в Риме в качестве приглашенного художника, когда Нико было 12. Нико пошел в итальянскую государственную школу. В академии была бесплатная композиторская студия, и один из сотрудников согласился взять Нико в ученики на фортепиано. «Дома он был необычным ребенком в обычной ситуации, но здесь все были необычными, и он мог каким-то образом быть нормальным ребенком в этой необычной ситуации», – описала Банни. Нико вспоминал: «Все это было так чудесно. Все ублажали меня как могли. И я стал музыкантом».
Вернувшись в Провиденс, Нико ставил все школьные мюзиклы, вставляя кусочки Стравинского и «Аббы» в мюзикл «Пока, пташка». Между тем в семье начались серьезные финансовые трудности. У Нико стало развиваться ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство) с выраженным депрессивным состоянием. Когда ему было 14 лет, он получил место в летней музыкальной программе Танглвуда, где познакомился с молодыми композиторами, многие из которых были студентами престижных программ: впервые он погрузился в полностью музыкальную среду. И хотя Нико не хватало их уровня подготовки, у него был другой опыт, который позволял ему чувствовать себя с ними на равных. «Я был человеком мира. Мог спокойно купить билет на поезд до Неаполя и уехать. Но многие дети жили в напряжении; их родители из Кореи звонили в общежитие дважды в день». Нико поступил и в Колумбийский университет – стал изучать английский и арабский языки – и в Джульярд. «Я впал в маниакальную фугу, – рассказывал он. – Я занимался всеми видами саморазрушения, которые можно представить, только что не трахал парней в парке. Я писал музыку. Я мог проснуться среди ночи и затаиться, уменьшив до минимума яркость монитора. Это было похоже на еду тайком или что-то в этом роде. Потом я понял, что могу перестать быть одержимым, если выпью побольше алкоголя. И это было самое худшее. Я пошел по этому пути и превратился в мусор».
Нико – аудиал, а Банни – визуал, но их общий язык – это еда. Банни – потрясающий кулинар, она сама выращивает овощи и может забивать и разделывать животных. После нашего знакомства с Нико он прислал мне свою любимую фотографию, на которой она держит половину туши свиньи. Мать Банни, француженка, была безупречной хозяйкой, владела двумя прессами для уток и засахаривала собственные фиалки. Когда Нико переехал в колумбийское общежитие, бабушка прислала ему мандолину и трюфели. Нико утверждает, что он не знал, что можно купить майонез в магазине, пока не пошел в колледж. «Я думаю, что больше всего горжусь тем, что ему это во мне нравится, – сказала Банни. – Я всегда надеялась, что он найдет в чем-нибудь счастье. Музыка – это оно самое. Но я подарила ему чувство легкости и безопасности в том, чтобы что-то делать, совершать ошибки и просто творить на кухне, и это хорошо для него и его музыки». По словам Нико, они разрешают свои случайные разногласия, обсуждая кулинарные вопросы по электронной почте. «Она напишет мне 20 абзацев о своем швейцарском мангольде, и все снова будет хорошо».
Во всем, что говорит Банни, чувствуется почти фанатичная борьба за честность, в то время как Нико – баснописец, который спокойно относится к честности. Они любят и бесят друг друга, но разделяют приверженность процессу. «Внутри музыки, даже если вы этого не слышите, есть маленький механизм, который делает то, что должен делать, – сказал Нико. – Есть некоторые части, которые невероятно обнажены. Другие части скрыты, даже стерты». В его втором альбоме, Mothertongue («Родной язык»), есть простая красивая мелодия. «Несмотря на то, что это народная песня, в ней есть огромное влияние математики, благодаря которой я вывел, сформировал структуру своего произведения, а затем полностью забыл. Во всем есть приверженность субнарративу созидания».
Нико было поручено написать музыку к балету для Американского театра балета, для оперы в Метрополитене, и аранжировки для репертуара Бьорк. Некоторые критики считают его музыку слишком притягательной. Композитор Джон Адамс, который оказал на него большое влияние, сказал: «Я не уверен, что это хорошо, когда кто-то настолько молодой так заботится о привлекательности звука». По мнению Нико, идея о том, что блеск не может быть прекрасным, – пережиток музыкального брутализма пост-тональности. «Существует общий язык современной классической музыки, которая без разбора уродлива, – сказал он. – Speaks Volumes очень красиво сделана, но во вред глубокому смыслу и богатству чувств. Если в моих произведениях есть эмоциональная глубина, то это от убаюкивающих повторений, сначала дающих ощущение безопасности, а затем забирающих его, я ломаю систему ожиданий слушателя; что-то настолько красивое и сахаристое, что вы задаетесь вопросом, а не ведьмина ли это конфетка с подвохом?!»
