То, что могут сделать немногие взрослые, может сделать еще меньше детей. Однако, по большому счету, гениальность лишь незначительно удивительнее самого развития. Маленькие дети начинают говорить в два года, овладевают грамотой после пяти. Они могут овладевать несколькими языками одновременно. Они узнают, как буквы соотносятся как со звуком, так и со значением. Они схватывают абстрактную идею чисел и средств, с помощью которых числа характеризуют все вокруг нас. Они делают все это, пока учатся ходить, жевать, возможно, бросать мяч, возможно, применять чувство юмора. Родители вундеркиндов испытывают страх и благоговейный трепет перед тем, что могут сделать их дети, так же, как и родители обычных детей. Помнить об этом – самый верный для человека способ оставаться в здравом уме, воспитывая ребенка, чьи навыки резко отличаются от его собственных или радикально превосходят их.
Все родители вундеркиндов делают огромные инвестиции в возможность результата при огромных рисках: заброшенное социальное развитие, калечащее разочарование, постоянные переезды, даже постоянные семейные разлады – все в надежде на эфемерный образ будущей жизни, которая может оказаться не соответствующей желаниям повзрослевшего вундеркинда. В то время как некоторые родители слишком сильно давят на своих детей, доводя их до срывов, другие не поддерживают страсть ребенка к его собственному дару и лишают его единственной жизни, которая могла бы принести ему наслаждение. Вы можете ошибиться, двигаясь в любом направлении. Ошибка подталкивания более очевидна и чаще присутствует в нашей культуре, но противоположная ошибка может быть столь же ужасной. Учитывая отсутствие единого мнения о том, как правильно воспитывать обычных детей, неудивительно, что не существует единого мнения о том, как воспитывать одаренных, и многие родители вундеркиндов сбиты с толку детьми, чье внутреннее понимание счастья им радикально чуждо.
Мать Гёте рассказывала ему такие истории: «Воздух, огонь, воду и землю я представляла ему как прекрасных принцесс, и все в природе приобретало более глубокий смысл. Мы искали дороги между звездами и воображали, какие великие умы мы встретим. Он смотрел на меня во все глаза; и, если судьба одного из его любимцев складывалась не так, как ему хотелось, я могла видеть это по гневу на его лице или по его стараниям не разрыдаться. Иногда он вмешивался, говоря: „Мама, принцесса не выйдет замуж за несчастного портного, даже если он убьет великана“, – на чем я останавливалась и откладывала катастрофу до следующего вечера. Так что мое воображение часто переплеталось с его воображением; и когда на следующее утро я устраивала судьбу героев согласно его внушениям, говоря: „Ты угадал, вот как все вышло“, – он был крайне взволнован, и чувствовалось, как бьется его сердце»
[1195].
Одна эта фраза – «мое воображение часто переплеталось с его воображением» – говорит обо всем самом прекрасном в воспитании одаренного ребенка. Для родителей вундеркиндов такое мудрое отстранение может требовать больших усилий, но те, кто может прокладывать свой собственный путь в свете таланта своего ребенка, смогут найти великую отраду, видя, как их ребенок меняет мир.
Глава девятая
Изнасилование
Ребенок, зачатый в результате изнасилования, начинает жизнь так же непросто, как ребенок с карликовостью или синдромом Дауна. Беременность обычно воспринимается как бедствие, как переворот в семейной жизни, которая, возможно, уже пронизана раздорами. Мать не только сомневается в своей способности справиться с проблемами воспитания детей, но также не уверена, сможет ли когда-нибудь справиться с самим фактом существования ребенка. Редко на сцене появляется надежный партнер, который может помочь. Все молодые матери склонны к амбивалентности, но враждебность и отвращение, часто испытываемые матерью по неволе, могут усиливаться ее семьей. Общество может недоброжелательно судить и о матери, и о ребенке.
Если речь об инвалидах, то здоровые члены их семей, как правило, стараются стать человечнее в отношениях с нездоровыми близкими, а люди со схожими заболеваниями тяготеют друг к другу в поисках поддержки, утверждения и коллективной идентичности. Однако в случае с детьми, рожденными в результате изнасилования, этот недостаток незаметен для незнакомцев, иногда для семьи и друзей, а часто и для ребенка, которому, тем не менее, приходится справляться с его психологической тенью. Его горизонтальная идентичность одновременно глубока и уклончива. Часто истинное происхождение ребенка является семейной тайной, как если речь идет об усыновлении; и не так-то просто отвечать на вопросы о том, кто, где, когда и с кем. Вы можете удержать в секрете глухоту, гениальность или аутизм вашего ребенка только на короткое время. Другие обязательно заметят. Ребенок сам обычно замечает. Дети, зачатые в результате изнасилования, могут прожить всю жизнь, не зная своей личности. Это означает, что то, кем является мать в глазах ребенка и кем является ребенок в глазах матери, часто замутнено постыдным прошлым. Однако в отличие от усыновления, информацией о котором, по мнению многих экспертов, следует делиться с приемными детьми еще до того, как они смогут понять ее полное значение, изнасилование слишком запутанно и пугающе, чтобы объяснять его малышу. Для любого ребенка ужасно представить своего родителя уязвимым, не говоря уже о том, чтобы почувствовать себя соучастником этой уязвимости.
Горизонтальная идентичность обычно зарождается в ребенке, а затем передается родителям. Однако дети, зачатые в результате изнасилования, приобретают свою горизонтальную идентичность в результате травмы матери; здесь дети вторичны, и у них гораздо меньше шансов найти других людей с такой же исключительной чертой, которые помогли бы укрепить границы своей личности. У матери более сильная горизонтальная идентичность, и из этого вытекает экзистенциальное одиночество ребенка. Мать шизофреника может оказаться в клубе, в который она не собиралась вступать, но эта ассоциация определяется ее ребенком; у матери ребенка, зачатого в результате изнасилования, есть своя собственная, отдельная, основная травма, которую необходимо преодолеть. Ее идентичность как матери напрямую связана с ее идентичностью как жертвы изнасилования. Ее ребенок олицетворяет насилие, совершенное против нее, и придает постоянство тому, о чем ей, возможно, хотелось бы забыть. Вместо радуги чувств, возникающих, когда женщина понимает, что беременна, подвергшаяся насилию женщина чувствует лишь отчаяние еще до того, как узнает, что ждет ребенка. Вскоре после этого, как и многие другие матери исключительных детей, она должна выяснить, сможет ли она полюбить ребенка, противоположного всему, что она воображала или хотела.
Многие люди считают детей, родившихся в результате изнасилования, врожденно дефектными, в том числе зачастую и их матери. В отличие от других социальных групп, члены которых объединяются по дефицитному признаку и вполне процветающи, в этой нет основы для единства; нет очевидного способа отметить часть себя, отвергнутую другими. Даже если ребенок знает о своем происхождении, он не может легко найти других людей, которые разделяют эту идентичность. Трудно иметь дело с видимой инвалидностью, и по крайней мере в равной степени трудно с тем, что остается скрытым. Одна из немногих организаций, созданных для преодоления этого вакуума, Stigma Inc
[1196], взяла в качестве своего девиза такой слоган: «Жертвы изнасилования – это жертвы… Их дети – забытые жертвы».
