Несмотря на эти огромные успехи, изнасилование часто остается незаметным. Наши предупреждения дочерям предостерегают их от того, чтобы садиться в машину с незнакомцем или идти домой с мужчиной, которого они встретили в баре, но 80 % изнасилований совершаются кем-то, кого жертва знает
[1219]. Более половины жертв изнасилования в Соединенных Штатах моложе 18 лет, а почти четверть из них – восьмая часть от общего числа – моложе 12. Изнасилование часто бывает обычным явлением в жестоких отношениях и насильственных браках. Обнищавшие женщины, выживание которых зависит от мужчин, склонны меньше ценить собственное тело. Центры по контролю за заболеваниями утверждают, что изнасилование – «одно из самых незаметных преступлений», и полагают, что сообщается только о 10–20 % сексуальных посягательств.
О том, как защитить детей от изнасилований, написано не так много, а существующие книги в основном посвящены конфликтам, связанным с геноцидом за границей, или являются частью выпадов против свободы выбирать. Женщины, с которыми я беседовал, очень хотели рассказать свои истории в надежде, что это поможет другим. Однако было до боли ясно, что им это далось непросто. Многие соглашались встречаться только в чрезвычайно публичных местах, потому что не чувствовали, что могут доверять мне настолько, чтобы оказаться вместе в более уединенном месте. Другие настаивали на очень приватных местах: тема была настолько тяжела, что они не могли говорить там, где их могли подслушать.
Марина Джеймс
[1220] заверила меня, что ее библиотека в Балтиморе – хорошее тихое место для разговоров, но, когда мы приехали, она была закрыта. Был сырой мартовский день, но Марина повела меня к скамейке в общественном парке, где другие люди могли видеть нас, но не слышать. В 26 лет она сопровождала самые шокирующие свои мысли словом «очевидно» и, казалось, верила, что любой другой, даже человек с заурядным умом, принял бы те же решения, что и она.
Марина поступила в Антиохийский колледж в 2000 году. «По большей части их философия – стремиться к лучшему и делать добро для других, – объяснила Марина. – Для меня это всегда было важным». После первого курса она взяла академический отпуск, чтобы пожить в Нью-Йорке с приятелем, забеременела и сделала аборт, разрушивший их отношения. Затем она вернулась в колледж. На вечеринке в кампусе, когда ей было 20, студент-диджей подсыпал ей анестетик, а затем жестоко изнасиловал ее. «Это больше физическая память, чем интеллектуальная, – сказала она. – У меня нет картинок в голове, но есть чувства в теле».
Она не выдвигала обвинений. «Я знаю, что адвокаты делают с жертвами изнасилований, – сказала она. – Я выпивала, принимала наркотики, хорошо проводила время. Какой справедливости я бы добилась? Казалось, столько горя напрасно». Однако, когда она рассказывала о своем опыте другим женщинам в колледже, некоторые признались, что их изнасиловал тот же самый мужчина. Никто из них тоже не хотел предъявлять обвинения, но они представили письменные показания, которые Марина предъявила декану, и насильник был исключен. Поскольку она так и не обратилась в полицию, Марина чувствует себя трагически виновной в тех изнасилованиях, которые, как она себе представляла, этот человек совершил с тех пор.
Когда Марина узнала, что беременна, она решила, что сделает еще один аборт. Но на третьем месяце она изменила свое решение; не хотела проходить через этот процесс снова. Она решила, что родит ребенка, а затем отдаст его на усыновление. Но по прошествии нескольких месяцев она разочаровалась и в усыновлении. Незадолго до того как Марина узнала, что беременна, она употребляла рекреационные наркотики, и администратор по усыновлению посоветовал ей не указывать это в анкете, потому что это отпугнет будущих родителей. Необходимость обманывать ее расстроила: «Посредник был единственным, кто выигрывал, а все люди, у которых было что-то поставлено на карту, должны были проиграть. Мой ребенок должен был быть мулатом, все семьи были белыми, и им нравился тот факт, что я хорошо образованная белая девушка. Построение ее расовой идентичности должно было стать важным в воспитании моего ребенка, и я не думала, что кто-то из этих людей сможет помочь мне в этом».
Марина решила оставить ребенка. «Теперь, когда у меня есть Амула и я действительно преуспела в том, чтобы быть ее мамой, я точно знаю, что приняла правильное решение. Но в то время я этого не знала. Так что это была настоящая пытка». Марина родила и выбрала имя, производное от слова «амулет»: она хотела, чтобы ребенок был знаком удачи и защитой от зла, которое ее породило. Марина была парализована посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР), возможно, смешанным с послеродовой депрессией. «Я чувствовала себя другим человеком и даже не могла ничего вспомнить», – рассказывала она.
Марина поступила в аспирантуру по специальности «Социальная работа», водила дочь на занятия, но у нее начались частые кошмары, и ей было трудно есть и спать. Амула пошла в детский сад и увидела других детей, которых забирали их отцы. Ей не исполнилось и двух лет, а она уже спрашивала: «Почему у меня нет папы?» Это заставляло Марину плакать. Ей не хотелось показывать дочери свои слезы, поэтому она начала ходить на консультации. «Но они продолжали требовать, чтобы я рассказала об изнасиловании, – вспоминала она. – Все хотят репортаж с места событий. А я не хочу снова переживать эти полчаса своей жизни: у меня есть другая жизнь, и я предпочитаю проживать ее».
В свои 26 лет Марина – идеалистка, которая живет почти нарочито высокими стандартами, словно преисполнилась решимости не допустить потакания своим слабостям. Она привлекательна, уравновешенна и несколько сурова. Она легко говорит о своей уязвимости, но не демонстрирует ее. Трудно догадаться, в какой степени она всегда была такой и в какой мере изнасилование сделало ее такой. Как и многие встреченные мной женщины, родившие детей в результате изнасилования, Марина Джеймс испытывала отвращение к тому, чему было обязано наступление ее беременности, и глубокую радость по отношению к своему ребенку: «Я благодарю Господа каждый день за то, что у меня есть ребенок. Но я не могу игнорировать тот факт, что причина, по которой она у меня есть, – очень болезненная история».
Она не рассказывала матери об изнасиловании до рождения Амулы, тем не менее они с Амулой переехали в Балтимор, потому что там жили родители Марины и могли помочь с уходом за ребенком. «Именно там сейчас Амула», – сказала она. Старшая сестра Марины, Нина, переехала к Марине и Амуле. «Моя сестра была для меня как мама, так как мама все время отсутствовала, а теперь я для сестры как мама, потому что она регрессирует, – объяснила Марина. – Я говорю Амуле: „У тебя нет отца, но у нас есть тетя Нина“. Многие из моих друзей в Антиохии – геи, и поэтому я говорю ей, что у многих детей есть две мамы или два папы. Я стараюсь быть проактивной в том, как формирую ее мышление».
