Молодые женщины и девушки, которые не имеют четкого представления о собственном будущем, часто решают продолжить или прекратить беременность, связанную с изнасилованием, в знак протеста против воли родителей и других старших или из-за них. Другие женщины отрицают это: треть беременностей в результате изнасилования не выявляются до второго триместра
[1265]. Любая задержка в обнаружении или принятии мер ограничивает возможности женщин, но многие женщины все еще восстанавливаются после изнасилования, а им приходится решать, сохранять ли беременность. Независимо от того, какой выбор будет сделан в итоге, беременность после изнасилования может привести к депрессии, тревоге, бессоннице и посттравматическому стрессу. Изнасилование – это непоправимый ущерб; оно оставляет не шрамы, а открытые раны. Как сказала одна женщина, с которой я беседовал: «Вы можете прервать беременность, но не можете стереть прошлое».
Философ Сьюзен Брисон, сама пережившая изнасилование, замечает: «Травма не только преследует сознательное и бессознательное, но также остается в теле, в каждом из органов чувств, готовая всплыть на поверхность всякий раз, когда что-то вызывает повторное переживание травмирующего события»
[1266]. Беременность буквально воплощает это состояние, оставаясь в теле до аборта или родов. Описывая проблемы лечения изнасилованных женщин, хорватский профессор психиатрии Вера Фолнегович-Шмальц подчеркнула: «Мы часто сталкиваемся с потерей жизненных инстинктов или даже с желанием смерти. Прежде всего очевидны суицидальные мысли»
[1267].
Мелинда Стефенсон с детства знала, что хочет получить образование для глухих
[1268]. Ее отец был глухим, а мать слышала; будучи слышащим ребенком, Мелинда свободно общалась на жестовом языке и работала переводчиком у своего отца. Он окончил только пять классов, а ее мать окончила среднюю школу; Мелинда была полна решимости поступить в колледж. В ее родной Индиане Государственный университет имени братьев Болл был единственным колледжем, который предлагал программы для глухих, поэтому Мелинда пошла именно туда. На втором курсе она жила за пределами кампуса и добиралась до университета на маршрутных автобусах. Шаттлами управляли студенты, и Мелинда время от времени болтала с ними, в том числе с одним из них, Рики, который специализировался на детском образовании.
Однажды вечером, возвращаясь домой, Мелинда заметила перед своим домом машину, работающую на холостом ходу. Она предположила, что это кто-то привез ее соседку по комнате, которая обычно возвращалась с тренировки по волейболу примерно в это время, поэтому оставила дверь незапертой. Услышав, как дверь захлопнулась, она обернулась и увидела Рики. «Он толкнул меня на кровать и сказал: „Если ты закричишь, я убью тебя“. Я помню, как посмотрела на свои часы. Было 20:47. Телефон звонил, – позже я узнала, что звонила мать, – но он перерезал шнур. Я била его об стену, пинала, но потом он показал мне нож, а я хотела жить. Он ушел в 23:23». Мелинда просидела на своей кровати, оцепенев, до половины шестого утра, пока наконец не попросила подругу отвезти ее в больницу.
Медсестра выразила сомнение в том, что это было изнасилованием, и не предложила экстренную контрацепцию. Однако Мелинда вызвала полицию и подала заявление; полиция спросила, хочет ли она выдвинуть обвинение, и та ответила, что не может. Мелинда закончила осенний семестр с очень низкими оценками и бросила учебу в середине весеннего семестра, парализованная тревожностью: «Я боялась покинуть свою квартиру».
Она вернулась к своим родителям и поступила в Общественный колледж Айви-Тек, хотя там не было программы обучения глухих. Когда она поняла, что беременна, и сказала матери, было уже слишком поздно для аборта; так или иначе Мелинда все равно даже думать не могла о том, чтобы отказаться от ребенка. «Мне пришлось измениться и адаптироваться, иначе я застряла бы в страхе, – объяснила она. – Так что я изменилась и адаптировалась». Многие адаптации были болезненными. В тревоге и в глубокой депрессии она дважды попадала в больницу, один раз в связи с попыткой самоубийства. Ей предложили работу в системе образования для глухих за пределами штата, но она боялась жить одна.
Когда родился ее сын Маркус, родители Мелинды отказались относиться к нему, как к своему внуку. «У нас есть отгороженная зона в гостиной, где мы находимся», – объяснила Мелинда. Когда ее отец дома, Маркус не имеет права отойти от нее больше, чем на пять футов. «Маркус на днях подошел к телевизору, – рассказывала она, – и мой отец бросился его ударить, и я сказала: „Только прикоснись к нему, и ты больше никогда меня не увидишь“». Когда ее сестра удочерила девочку, родители Мелинды водили девочку в парк и ходили на все дни бабушек и дедушек в ее школе. Но когда коллега спросила мать Мелинды, как поживает ее внук, та ответила: «Какой внук? У меня нет внука».
После колледжа Мелинда устроилась на работу в программу Head Start
[1269]. К тому времени у нее развились компульсии
[1270], она не могла терпеть прикосновения к разным продуктам, начала резать себя и не могла самостоятельно пойти в новое место, даже в кофейню. «Если ты попытаешься вторгнуться в мое пространство, – предупредила она, – я разозлюсь». Однажды ребенок в Head Start пришел в кепке, которая была один в один, как у Рики, и она вынула ее из его шкафчика с вещами и выбросила. «Ему было четыре года! Я должна была с этим справиться», – сказала она. Мелинда начала посещать психотерапевта, которая сама пережила изнасилование. Сначала Мелинда не могла говорить о том, что произошло. Когда она решилась, то настояла, чтобы сначала заперли дверь. Ее терапевт посоветовала Мелинде отправлять Рики анонимные открытки, излагающие ее обвинения, чтобы снять эту боль со своего сердца. Она отправляла по одной открытке через день из разных городов. Иногда распечатывала их на компьютере, иногда склеивала слова, вырезанные из журналов, или имитировала детский почерк. Одни она отправляла ему на работу, другие – домой.
