Когда ей было три года, Тина Гордон назвала свою мать «мамой» и сразу получила выговор
[1288]. «Никогда больше не называй меня так, – приказала Донна. – Я не твоя мать». «Но как я должна называть тебя?» – спросила Тина. «Можешь звать меня Донной», – ответила ее мать. Прабабушка Тины позже сказала ей: «Это не твоя вина. Она была изнасилована, и после этого родила тебя». Тина понятия не имела, о чем говорила ее прабабушка. «Когда я научилась читать, я заглянула в словарь и поняла, что такое насилие, но не секс, – сказала Тина. – Однако бóльшую часть своей жизни я чувствовала себя испорченной». Тина наблюдала, как ее старшая сестра Коринна снова и снова повторяет «мама», и наблюдала, как она получала по крайней мере спорадические вспышки любви и внимания. «Мне всегда приходилось помнить, что я, так сказать, падчерица», – вспоминала Тина. Единственный акт любви, который она когда-либо получала от своей матери, – это подслащенное горячее молоко, которое та давала ей перед сном. Однако по иронии судьбы именно отчуждение Тины от Донны помогло ей получить некоторую защиту от деструктивных наклонностей матери.
У Донны случился нервный срыв в колледже, и она постоянно оскорбляла Тину и Коринну, когда те были маленькими. Донна жила во Флориде, когда родилась Тина, и друг позвонил матери Донны, чтобы сказать, что у нее родился ребенок. «Возможно, для старшей дочери уже слишком поздно, – сказал друг, – но ты должна прийти и забрать этих детей и, возможно, спасти хотя бы младшего ребенка». Бабушка Тины отправилась за девочками. Она обнаружила, что у Коринны отсутствовали части подушечек пальцев, потому что Донна в качестве наказания положила ее руки на плиту.
Тина и Коринна выросли в Миссисипи под гораздо более любящей опекой своей бабушки, которая днем преподавала в школе, а ночью убирала дома, чтобы семье было на что жить. Донна приходила и говорила, что вернет себе Коринну, как только встанет на ноги. Она не давала таких обещаний про Тину, которая вскоре отказалась от надежды на одобрение матери и сосредоточилась на бабушке и тетях, которые оказались гораздо более любящими. В результате Тина видела лицемерие матери с большей ясностью, чем ее сестра. «Если мы смотрели телевизор, Коринна сидела у Донны на коленях, а я была одна на полу», – рассказывала Тина.
Когда Тине было восемь лет, а Коринне – десять, их бабушка умерла – ей было всего 58. Донна, которой было около 40, явно не могла справиться с дочерьми. Двоюродный дед, которого они едва знали, посчитал, что их нельзя разделять, и согласился забрать обеих, поэтому они переехали в Коннектикут. Тетя Сьюзен и дядя Томас давали им материальную безопасность, но были очень отчужденными и строгими, и девочки были несчастны. Донна отправляла посылки и рождественские подарки Коринне и вообще ничего – Тине. Дядя Томас сказал Донне, что, если она не может отправлять подарки для обеих дочерей, ей вовсе не следует что-либо присылать. После этого приходили только письма: холодные и формальные – Тине, напыщенные, с обещанием забрать ее обратно – Коринне. Через два года после пожара в доме в Коннектикуте Коринна была поймана при попытке поджечь его снова, и ее отправили в исправительное учреждение для несовершеннолетних. Другой дядя взял ее ненадолго после того, как девочку выпустили, но потом она захотела вернуться к Донне. Донна этого не хотела, и Коринна была совершенно убита этим. Тетя Сьюзен и дядя Томас отказались принимать ее обратно. В 15 лет она оказалась на улицах Миссисипи.
Тине было больно находиться в доме дяди, когда Коринне запретили там оставаться, и она решила отправиться в школу-интернат: «У меня всегда действовал инстинкт выживания». Ее приняли в школу для девочек, где она была одной из семи чернокожих учениц среди 160 человек. Ее тетя и дядя прервали с ней всякие отношения после того, как она была наказана за курение марихуаны. «В школе меня начали называть „сиротой“», – вспоминала Тина. Тем временем Коринна занималась торговлей наркотиками и принимала наркотики сама; когда Тина поступила в колледж Нью-Йоркского университета, у Коринны нашли СПИД. «Донна связалась со мной, чтобы поговорить о Коринне – в самом унизительном ключе, – рассказала Тина. – Я ответила ей: „Мне понятно, почему она сделала такой выбор. Некоторые люди сыграли в этом огромную роль“. Донна воскликнула: „Какие еще люди?“ И я ответила: „Ты и остальные“. Это было в последний раз, когда она пыталась связаться со мной». Сестры, однако, поддерживали связь, и Тина неоднократно навещала Коринну в последний год ее жизни, когда той было 23 года.
«Неважно, что Донна сказала или сделала, Коринна бы мне объяснила, что я должна протянуть руку Донне и простить ее, – горько усмехалась Тина. – Поскольку я знала, что это будет очень важно для Коринны, я на самом деле позвонила Донне и попросила ее позвонить Коринне и сказать, что она любит ее и молится о ней, просто чтобы та связалась с ней, потому что Коринна умирает. А Донна ответила: „Не думаю, что смогу это сделать“. И затем добавила: „Я знаю, что не поступала правильно, но, если я могу это исправить, скажи мне, что я могу сделать“. Я сказала: „Если ты позвонишь Коринне, все будет прощено и забыто“. Она возразила: „Но я слышала, что она занимается проституцией и принимает наркотики“. И я заметила: „Прежде всего, ты не знаешь, правда это или нет, а во-вторых, какое это имеет значение сейчас? Она умирает. Тебе не нужно звонить и обсуждать ее жизнь или то, что она сделала. Для нее было бы очень важно, чтобы ты позвонила и сказала, что молишься за нее, думаешь о ней. Чтобы ты что-нибудь сказала. Что угодно“. Она ответила: „Не думаю, что смогу это сделать“. И не сделала».
Тина поступила на юридический факультет Колумбийского университета, и по мере ее движения наверх Донна начала искать общения с дочерью. Донна позвонила и спросила, пригласят ли ее на церемонию вручения дипломов – Тина окончила университет с отличием. Тина ответила: «Я не разговаривала с тобой много лет, и в последний раз, когда это было, я просила тебя позвонить Коринне, и ты даже этого не смогла сделать. Так почему ты сейчас пытаешься стать частью моей жизни?»
Тина стала общественным защитником. Подвергаясь несправедливому обращению с рождения, она нашла утешение в защите других людей. Когда я встретил ее, она была на седьмом месяце беременности. Мне было интересно, боялась ли она стать матерью. «Несмотря на все, что произошло, во многих отношениях я чувствую себя очень удачливой, благословленной, – сказала она. – Моя бабушка смогла подарить нам столько любви. Хотя я была с ней всего восемь лет, она оказала на меня огромное влияние». Тина была помолвлена с мужчиной из семьи, в которой все поддерживали друг друга, полной противоположностью семьи Тины. Ее жених от природы ласковый, «и бывают моменты, – поделилась Тина, – когда я внезапно говорю: „Не нужно прикасаться ко мне каждый раз, когда ты входишь в комнату“. Он знает, насколько я травмирована». Тина упорно трудилась, чтобы построить жизнь, которая может поглотить прошлое. «Я не знаю, что случилось с Донной, когда я была зачата, – говорила она, – но это проклятие исчерпало себя, и здесь оно прекратится». Она положила руку на свой большой живот, как бы показывая, как любовь, отталкиваемая снова и снова, наконец-то нашла свой объект.
