Журналистка Хелена Смит написала о женщине по имени Мирвета, которая родила ребенка, зачатого в результате изнасилования в Косово
[1326]. Мирвете было 20 лет, и она была неграмотной; муж бросил ее из-за беременности. «Он был здоровым маленьким мальчиком, и его родила Мирвета, – пишет Смит. – Но рождение, пятое за ее короткую жизнь, принесло не радость, а только страх. Когда молодая мать-албанка взяла ребенка на руки, она приготовилась к своему деянию. Прижала его к своей груди, посмотрела в глаза своему мальчику, погладила его лицо и сломала ему шею». Затем в слезах вернула младенца медсестрам. «Она с тех пор непрерывно плакала в психиатрической палате», – свидетельствовала Смит.
После того как боевики интерахамве убили ее мужа, Марианна Мукамана ушла на базу милиции и предложила себя, полагая, что это единственный способ спасти ее пятилетнюю дочь
[1327]. В последующие недели ее бесчисленное количество раз насиловали и говорили, что в конце концов она будет убита; вместо этого ее освободили силы тутси. Когда Марианна родила вторую дочь через девять месяцев после геноцида, она почувствовала прилив ненависти к ребенку. Марианна была ВИЧ-положительной; у ее новой дочери также был положительный тест. «Я хотела выбросить ее, – вспоминала она. – Но потом иное вошло мне в сердце». Она решила, что научится любить двух своих девочек одинаково. Марианна сказала мне, что чувствует одни и те же чувства к обеим дочерям, но, когда я спросил, могла бы она отдать младшую, она ответила, что могла бы. Старшая дочь – чистокровная тутси и так и выглядит; у младшей – темная кожа и черты хуту. Соседи говорят, что они не могут быть полностью сестрами, но Марианна велит своим дочкам не верить уличной лжи. «На смертном одре они спросят меня, почему я умираю такой молодой, и я им все расскажу».
Две девушки соревнуются за любовь своей матери. Руандийская традиция гласит, что самый младший ребенок – самый любимый, и Марианне было трудно воплотить это культурное ожидание. «Я умру от СПИДа, и моя старшая дочь останется одна, – сказала она. – Причина – в изнасиловании, которое породило мою младшую дочь. Как знать это и не испытывать ярости? Я стараюсь не думать о прошлом, потому что я его боюсь, но я не думаю и о будущем, потому что теперь мне не до мечтаний».
Учитывая бремя, связанное с содержанием таких детей в зонах конфликтов – потеря социального статуса, неясные перспективы замужества, – количество матерей, которые поступают так, несмотря ни на что, поражает. Но, хотя они часто сохраняют этих детей по доброй воле, они не всегда могут оказать им адекватную поддержку. «Индонезийские солдаты имели меня, как лошадь, по очереди и заставляли рожать много детей, – рассказывала женщина, пережившая изнасилования в Восточном Тиморе. – Теперь у меня больше нет сил подталкивать своих детей к лучшему будущему»
[1328].
В недавнем отчете отмечается, что дети изнасилования «становятся символом травмы, которую пережила нация в целом, и общество предпочитает не признавать их потребностей»
[1329]. Часто эти дети сталкиваются с юридическими проблемами. Гражданство обычно передается по отцовской линии, поэтому без отца ребенок может быть апатридом. Захра Исмаил из Центра исследований проблем мира Европейского университета пояснила: «Это создает проблемы в обеспечении фундаментальных социальных благ для детей, поскольку международное право в области прав человека – детей основано на принятии государством на себя ответственности»
[1330]. Во Вьетнаме детей смешанной расы после войны называли «пылью жизни»
[1331], им отказывали в образовании и медицинской помощи, потому что у них не были зарегистрированы отцы; некоторые искалечили себя, пытаясь сделаться больше похожими на американцев или азиатов. Детям боснийских жертв изнасилования, которые искали убежища в Хорватии, было отказано в гражданстве
[1332]. Дети, рожденные от изнасилованных кувейтских женщин после иракской оккупации 1990 года, по-прежнему не имеют гражданства
[1333]. Исмаил утверждает, что такие дети «также, хотя и опосредованно, являются жертвами изнасилования, которым отказывают в их основных правах». Она продолжает: «До сих пор к принудительной беременности относились исключительно как к женской проблеме, не уделяя внимания детям, рожденным на войне. Это не только привело к их маргинализации, но и способствовало тому, что на них не обращали внимания как на жертвы, а позже каким-то образом они попали в лагерь преступников»
[1334].
