Альфонсина Мукамакудза высока, выразительна и прекрасна всей грацией и точеной красотой, которыми славятся женщины-тутси
[1342]. Омертвелость, от которой страдали многие женщины, с которыми я беседовал, ее не коснулась; в одну минуту она будет смеяться, а в следующую – рыдать. Она жила в глиняной хижине на окраине Кигали, неуместно обставленной сиденьем для самолета, подпертым в углу, и двумя сломанными деревянными стульями. Единственный свет проходил через щель между крышей и стеной. Несмотря на эту бедность, она была безупречно одета в длинное хлопковое платье с рисунком и тюрбан из такой же ткани.
Альфонсине было 20 лет, когда начался геноцид. Она думала, что варварство вспыхнуло только в ее деревне, поэтому сбежала к родственникам в соседнюю деревню. Здесь тоже начались убийства, поэтому она и ее родственники решили броситься в поисках убежища через границу в Бурунди. Они были недалеко от места назначения, когда началась стрельба. Альфонсин продолжала бежать, а остальная часть ее семьи была застрелена прямо за ее спиной. Она убежала в дом, где старуха обещала спрятать ее. Той ночью сын старухи, интерахамве, вернулся домой. Увидев элегантную женщину, которую укрывала его мать, он объявил, что сделает ее своей «женой». В течение трех недель он неоднократно насиловал ее, и она делала все возможное, чтобы умилостивить его, потому что без этой защиты она, вероятно, была бы убита.
Через месяц Альфонсина поняла, что беременна. После рождения сына, Жан-де-Дьё Нгабонзиза, жизнь становилась все труднее. Она переехала к мужчине, который потребовал, чтобы она «избавилась от этого ребенка» или ушла. Альфонсина сделала все, чтобы ее сын знал, что он был обузой, безжалостно избивая его, а иногда и выгоняя из дома. Если они выходили на публику, она говорила: «Зови меня своей тетей. Никогда не называй меня своей матерью». Между тем ее супруг избивал ее днем и ночью. В конце концов она набралась храбрости и сбежала в трущобы, где я ее и нашел. «А потом, – вспоминала она, – я увидела, что мой мальчик – это все, что у меня было. И иногда он, несмотря ни на что, начинал смеяться, и именно его смех помог мне начать его любить».
Римский статут
[1343] 1998 года, учредивший Международный уголовный суд (обычно называемый трибуналом по военным преступлениям), квалифицирует как преступление против человечности «незаконное лишение свободы какой-либо женщины, которая стала беременной в принудительном порядке, с целью изменения этнического состава какого-либо населения или совершения иных серьезных нарушений международного права». Не оговаривается, что ущерб причинен потерпевшим; в первую очередь речь идет о наказании виновных, особенно высокопоставленных лиц, инициировавших кампании изнасилования. Международный уголовный трибунал по Руанде
[1344] совершил прорыв в 1998 году, когда признал Жан-Поля Акайесу, местного мэра, который призывал полицию насиловать женщин тутси, виновным в преступлениях против человечности и пытках. Это был первый случай, когда принудительная беременность рассматривалась как форма геноцида. Но статут и правовой прецедент подразумевают, что речь идет о намерении геноцида, а не о массовых изнасилованиях. Для изнасилованных женщин, которые забеременели в результате изнасилования, анализ мотивации не имеет значения; для их детей он и вовсе лишен смысла. «Мужчины, ставшие жертвами пыток, воспринимаются собственным обществом как герои, – по словам Беншуф. – Женщины – жертвы пыток считаются проститутками, опозорившими свои семьи». В Ираке более половины женщин, которые сообщили об изнасиловании в течение года после американского вторжения, были убиты своими семьями
[1345].
Ученые-правоведы работали над созданием защиты для женщин, изнасилованных во время войны, но мало что было сделано для обеспечения детей, которых обычно подвергают жестокому обращению, бросают или делают с ними и то, и другое. Риммер утверждал, что таких детей следует реклассифицировать как ветеранов, «публично признать, что они имеют обоснованные претензии к правительству, а не рассматривать их как побочные продукты преступления или греха»
[1346]. Эта классификация дала бы детям пенсию; она признала бы храбрость женщин и проблемы детей. Жанна Мулири Кабекатьо, региональный менеджер HEAL Africa
[1347], которая работает с этими матерями над построением их отношений с детьми, подчеркнула: «Мы хотим сделать из этих детей мастеров, создающих мир»
[1348].
Гордая, прямая осанка Кристины Увамахоро нетипична для женщин, подвергшихся насилию, которых я встречал в Руанде
[1349]. Ей было 18 лет, и она жила в Кигали, когда началась резня. Один из интерахамве ворвался в ее дом и сказал: «Раздевайся и ложись, или я убью тебя и твою семью». Он возвращался неоднократно, и после каждого изнасилования отец давал ему деньги, чтобы он уехал. Семья сбежала, но вскоре добралась до моста с блокпостом. Они просидели на обочине дороги два часа, ожидая и наблюдая, как убивают других людей. С наступлением сумерек один из интерахамве приблизился к ним, и в его глазах они увидели смертельную угрозу. Они побежали, но мать Кристины споткнулась. Брат Кристины пытался помочь ей подняться. Через плечо Кристина увидела, как их обоих рубили мачете. Кристина и ее отец прошли 60 миль до города Гисеньи, прячась днем и тихо крадучись по дороге ночью. К тому времени, когда они прибыли, убийства начались и там, поэтому они прошли еще несколько миль до Конго, где переждали войну. Там Кристина поняла, что беременна.
