В еще одной статье Times говорилось, что в калифорнийских учреждениях для несовершеннолетних «молодых людей, содержащихся в одиночных камерах, часто кормят тем, что чиновники называют „блендерной едой“, когда бутерброд с болонским соусом, яблоко и молоко взбиваются вместе и подаются заключенному через щель в двери камеры»
[1399]. Государственный обзор показал калифорнийскую систему тюрем для несовершеннолетних «дисфункциональным нагромождением устаревших объектов, недостаточно обученных сотрудников и повсеместного насилия, которое терпит неудачу даже в своей самой фундаментальной задаче обеспечения безопасности»
[1400]. Офис генерального прокурора США в Неваде обнаружил, что сотрудники «били мальчиков кулаками в грудь, ногами, толкали их так, что те ударялись о шкафчики и стены, били молодых людей по лицу и разбивали им головы в дверях и подвергали их „словесным оскорблениям“, когда их раса, семья, внешность и рост, интеллект или предполагаемая сексуальная ориентация подвергались агрессивным нападкам»
[1401]. В отчете генеральных инспекторов Флориды описывается, как сотрудники учреждения для несовершеннолетних стояли рядом, когда 17-летний подросток умолял о помощи и медленно умирал от разрыва аппендикса
[1402]. Список можно продолжать и продолжать. Джозеф Калифано сказал: «У нас есть 51 система судебной несправедливости в отношении несовершеннолетних без национальных стандартов поведения или ответственности»
[1403]. Злоупотребления в системе ювенальной юстиции соразмерны развращающему характеру ее абсолютной власти.
Чтобы погрузиться в мировоззрение несовершеннолетних заключенных, я стал консультантом театрального проекта в Домашней школе округа Хеннепин. Этос школы не репрезентативен, поэтому я выбрал его; Миннесота известна своим вниманием к реабилитационным программам. Ее население составляют, в основном, рецидивисты. Особенно сильная программа рассчитана на несовершеннолетних сексуальных преступников. Домашняя школа предполагает, что наказание достигается за счет отсутствия свободы, к чему приговорены ее заключенные. В ухоженном кампусе на 167 акрах территории одновременно проживают около 120 малолетних преступников и персонал, который помогает им осознать свою эмоциональную жизнь как средство сдерживания своей деструктивности. Детям предлагают полноценную классную работу в средней школе с особенно сильными программами по искусству и легкой атлетике; название было выбрано так, чтобы потенциальные работодатели воспринимали выпускников беспристрастно. Здесь также проводятся интенсивная индивидуальная, групповая и семейная терапия, а также специальная программа для лиц, злоупотребляющих психоактивными веществами. В некотором смысле это не столько тюрьма, сколько школа-интернат в учебном лагере; один заключенный пожаловался: «Они хотят, чтобы вы думали весь день. Я бы предпочел разбивать камни или месить дерьмо»
[1404]. Некоторые дети поддерживают дружеские отношения с персоналом после ухода; некоторые возвращаются, чтобы посетить это место, ностальгируя по собственному наказанию. Многие выражают желание поступить в колледж; хотя немногие доводят дело до конца, это желание отражает оптимизм, с которым к ним относились. Однако не следует думать, что здесь работают только разговоры, терапия и ремесла. Свобода передвижения ограничена; даже пользование туалетом требует разрешения. В случае необходимости подразделения закрываются, а заключенных строго ограничивают. Вспышки насилия, хотя они обычно быстро сдерживаются, здесь не редкость.
Пьеса, над которой я работал с группой из 20 школьников и нескольких надзирателей-взрослых, должна была пробудить в них способность стремиться к достижениям и научить их лучше выражать свою боль. Циники осуждают такие программы как несовместимые с наказанием, но научить заблудших детей понимать то, как построить лучшую жизнь, полезно для общества в целом. Привычка к безжалостности сделала сердца заключенных неясными для них самих. Директор театральной программы Стивен Ди Менна
[1405] сочинил трогательный монолог для сломанного стула и спросил у детей, какие эмоции он выражает. Дети придумали «сумасшедший», «обиженный», «слабый» и «сердитый», но им потребовалось 20 минут, чтобы дойти до мысли о «грустном», чуждом понятии для этой комнаты, полной грустных людей.
Домашняя школа использует семейную терапию для разрешения конфликтов между заключенными и их родителями, для обучения правонарушителей тому, как взаимодействовать с людьми дома, и для обучения родителей более эффективному контролю. Такие методы могут иметь решающее значение для избавления детей от криминальной идентичности и для того, чтобы помочь их родителям увидеть, что проблемы их детей можно преодолеть. «Я показываю родителям, как воодушевлять своих детей, – сказал Терри Бах, один из местных кураторов. – Эти дети просто жаждут похвалы. Какими бы крутыми они ни казались, им это нужно, они хотят этого».
Постфрейдистское представление о том, что все недостатки основаны на семейных отношениях, вышло из моды. Тем не менее по-прежнему распространено обвинение жестокой среды в детстве как основы для роста уровня преступности среди несовершеннолетних, и, безусловно, преступность может быть результатом страха, одиночества, ненависти и пренебрежения. Я встречал родителей обидчиков, которые были озабочены своими проблемами или казались незнакомыми с обычными правилами любви, людей, которые видели, что их детям больно, но это ни в малейшей степени не портило их собственное настроение. Некоторые родители сами были преступниками и не могли представить или не ценили другую жизнь. Некоторые были зависимы от психоактивных веществ. Другие настолько погрязли в бедности, что считали, что выживание оправдывает любые средства. Некоторые были так злы на своих детей, что, казалось, родительская привязанность здесь больше не работает, а некоторые находились в состоянии острой депрессии. Многие отказались от детей, которым, как они считали, нечем было помочь.
