Своеобразное высокомерие проявляют люди, которые не могут распознать всего разнообразия человеческих импульсов и чувствуют свое превосходство только потому, что они не совершают того, что их не искушает в первую очередь. Люди, которым противны сексуальные маньяки, самодовольно говорят, что они не гонятся за сексуальными услугами детей, не признавая, что они и не находят детей сексуально привлекательными. Те, кто не склонен к химической зависимости, пренебрежительно относятся к наркоманам. Люди с плохим аппетитом покровительственно смотрят на больного, страдающего ожирением. Сто лет назад моя гомосексуальность привела бы меня в тюрьму, и мне повезло, что я живу в том месте и в ту эпоху, которые позволяют мне оставаться верным себе. Если бы мне пришлось отрицать свои стремления, это был бы иной опыт, нежели у обычных людей, которым нечего отрицать. Проводя время с преступниками, я видел, что, хотя многие из них плохо контролируют свои побуждения, слабы, глупы или деструктивны, многие из них движимы принуждением.
Некоторые проявляют огромное мужество, воздерживаясь от воровства, хотя желание украсть горит в них каждую минуту, и их сдерживание демонов, которых они не могут изгнать, категорически отличается от законопослушности людей, которым идея воровства неприятна сама по себе.
Семьи преступников зачастую мучительно пытаются признать то, что их ребенок совершил что-то разрушительное, и при этом продолжать любить его. Некоторые отказываются от любви, некоторые закрывают глаза на плохое поведение. Идеал – не делать ни того, ни другого – заимствован из идеи любить грешника и ненавидеть грех, но грешников и грехи не так легко разделить: если мы любим грешников, мы любим их вместе с их грехами. Люди, которые видят и признают тьму в тех, кого любят, но чья любовь только усиливается этим знанием, достигают истинной любви, которая остается прозорливой даже тогда, когда то, что мы видим, мрачно. Я встретил одну семью, чья собственная трагедия заставила их принять эти противоречия больше, чем любые другие, одну мать, чья любовь казалась бесконечно глубокой и бесконечно открытой пониманию того, что объект этой любви бесконечно испорчен. Ее любовь была такой же темной и истинной, такой же всеобъемлющей и самоотверженной, как у Корделии
[1473].
20 апреля 1999 года Эрик Харрис и Дилан Клиболд, ученики старших классов средней школы «Колумбайн» в Литтлтоне, штат Колорадо, заложили бомбы в кафетерий, которые должны были сработать во время первого обеденного перерыва в 11:17 утра, и планировали застрелить любого, кто попытался бы бежать. Ошибки в конструкции детонаторов предотвратили взрыв бомб, но Клиболд и Харрис тем не менее держали в заложниках всю школу, убив 12 учеников и одного учителя, прежде чем направить оружие на себя. В то время это был наиболее драматический случай в истории школьного насилия. Американские правые винили во всем крах «семейных ценностей», в то время как левые атаковали насилие в фильмах и стремились ужесточить законы о контроле над оружием. В качестве объяснения этих необъяснимых событий предлагалась массовая критика более широкой культуры.
В числе людей, убитых в тот день, обычно называют 13 человек, и на мемориале «Колумбайн» указано только 13 погибших, как будто Клиболд и Харрис не умерли тоже в тот день в этом месте. Вопреки распространенным слухам, мальчики не происходили из неполных семей и не имели приводов из-за совершения насильственных преступлений. Принятие желаемого за действительное в мире, ставшем свидетелем этого ужаса, заключалось в убеждении, что хорошее воспитание может помешать детям превратиться в Эрика Харриса или Дилана Клиболда, но злоба не всегда возникает в результате предсказуемых или просчитываемых причин. В то время как семьи аутистов или шизофреников задаются вопросом, что случилось с внешне здоровыми людьми, которых они знали, другие семьи борются с детьми, которые обратились к ужасающим действиям, и задаются вопросом, что случилось с невинными детьми, которых, как им казалось, они понимали.
Я решил взять интервью у Тома и Сью Клиболд, надеясь, что встреча с ними поможет пролить свет на действия их сына
[1474]. Чем лучше я узнавал Клиболдов, тем больше я был озадачен. Доброта Сью Клиболд (до смерти Дилана она работала с людьми с ограниченными возможностями) станет ответом на молитву многих брошенных или подвергшихся жестокому обращению детей, а упорный энтузиазм Тома поднимет упавшее настроение любому. Среди множества семей, с которыми я познакомился при написании этой книги, Клиболды относятся к числу тех, к которым я бы больше всего хотел присоединиться. Попав в ловушку своей личной Орестеи
[1475], они научились удивительному прощению и сочувствию. Они стали жертвами ужасающей, глубокой непознаваемости, свойственной даже самым интимным человеческим отношениям. Легче любить хорошего человека, чем плохого, но, может быть, куда труднее потерять плохого человека, которого ты любишь, чем хорошего. Сью Клиболд однажды сказала мне: «Я смотрела „Ребенка Розмари“
[1476] на днях, и я всем сердцем была с Розмари». Когда Барбара Уолтерс
[1477] брала интервью у отца одного из одноклассников Дилана после этих событий, тот сказал о Клиболдах: «Они оказались в стеклянной клетке. И для решения этой головоломки у них не больше деталек, чем у кого-либо еще»
[1478].
