Том, как и Дилан, был мучительно застенчивым в старшей школе и чувствовал, что из-за их сходства он понимал Дилана инстинктивно. Он может идентифицировать себя с тем, что, возможно, чувствовал Дилан, но не с тем, что он сделал. Сью видит ужасное стечение обстоятельств, включая депрессию, школьную среду, которая вызвала гнев, и друга, который оказывал сильное влияние, а при этом у него самого были серьезные проблемы. «Дилан немного боялся Эрика, немного находился под его покровительством и немного под его контролем, – вспоминала она. – Он оказался в ловушке чего-то, чего я не понимаю, что заставило его совершить этот ужасный поступок. Но я не верю, не могу поверить в то, что он был таким. Да, он сделал осознанный выбор и совершил этот ужасный поступок, но что случилось с его сознанием, что вынудило его сделать такой выбор? Что-то в нем сломалось. Та же патология, которая убила и ранила всех остальных, убила и моего сына».
Я был удивлен, что Клиболды остались в городе, где они столько пережили. «Если бы мы переехали и изменили наши имена, пресса поняла бы это, – сказала Сью. – Я была бы „матерью убийцы“ в глазах всех, кого бы ни встретила. Здесь, по крайней мере, были люди, которым нравилась я как я, и люди, которым нравился Дилан, и это было то, что мне было нужно, особенно люди, которым нравился Дилан». Том прямо заявил: «Если бы мы уехали, они бы победили. Остаться было моим вызовом людям, которые пытались закопать нас в землю». Я решился заметить, что, должно быть, было трудно продолжать любить Дилана после этого, и Сью ответила: «Нет, никогда. Это была самое легкое. Пытаться понять было сложно, трудно было справиться с потерей, примириться с последствиями его действий было сложно, но любить его – нет, для меня это всегда было легко».
Когда я разговаривал с Клиболдами, мне казалось, что Сью была как послевоенная Германия, а Том – как Япония. Сью была глубоко задумчива и обременена ужасающим чувством вины, в то время как Том объявил, что это было ужасно, но затем попытался двигаться дальше. «Что с этим поделаешь? – спрашивал он. – Дилан чувствовал, что у него была причина. Он пережил самое страшное: его больше нет. Мне очень жаль, что мой сын причинил боль другим людям, но и в этом нам пришлось испытать не только свою долю боли. Мы потеряли сына, и нам пришлось жить с атакой на саму память о нем». Как и Япония когда-то, он также экстернализовал причины, но только до определенной степени. «Я представил, как Эрик говорит ему: „Если ты этого не сделаешь, я приду и убью твоих родителей“, – рассказал позже Том. – Но готовность Дилана принять участие в этом отрицать невозможно». Сью считает, что Дилан смог бы справиться с давлением Эрика, если бы это было решающим фактором. Она задавалась вопросом, мог ли он пережить резкую травму, может, даже был кем-то изнасилован, но так и не нашла никаких доказательств этому. О дневниках, которые относились ко времени его учебы на втором курсе, она сказала: «Он пишет, как задумчивый, склонный к самоанализу, депрессивный ребенок, в основном о том, что он влюблен в кого-то, а она не знает, что он существует. За три месяца до трагедии он признается себе, что хочет умереть, и пишет далее: „Я мог бы стать ПУ с Эриком“». Она узнала, что ПУ – сокращение от «прирожденных убийц»: «Так что еще в январе Дилан не думал о том, что он собирается это сделать. Он просто хотел умереть. Но зачем взрывать школу? Я сажусь в машину в понедельник утром, начинаю думать о Дилане и плачу всю дорогу до работы. Я разговариваю с ним или пою песни. Нужно быть в контакте с этой скорбью».
События такого масштаба полностью разрушают чувство реальности. «Раньше я думала, что могу понимать людей, общаться и читать их мысли довольно хорошо, – сказала Сью. – После этого я поняла, что понятия не имею, о чем думает другой человек. Мы читаем нашим детям сказки и учим их, что есть хорошие парни и плохие. Я бы никогда больше так не сказала. Я бы сказала, что у каждого из нас есть способность быть хорошим и способность делать неправильный выбор. Если вы любите кого-то, вы должны любить в нем и хорошее, и плохое». Сью работала в здании, где находился и кабинет условно-досрочного освобождения, и чувствовала себя отчужденной и напуганной, когда ей приходилось ехать в лифте с бывшими осужденными. После событий в «Колумбайн» она увидела их по-другому. «Я чувствовала, что они были как мой сын, что они были просто людьми, которые по какой-то причине сделали ужасный выбор и оказались в ужасной, отчаянной ситуации. Когда я слышу о террористах в новостях, то думаю: „Это чей-то ребенок“. Стрельба в школе сильнее, чем что-либо еще, заставила меня почувствовать себя, связанной с человечеством».
Клиболды получали письма от детей, которые идеализировали Дилана, и от девушек, которые были в него влюблены. «У него есть свои поклонницы», – сказал Том с ироничной полуулыбкой. Их сердца согревали непредвиденные добрые события. Через несколько лет после событий на конференции, посвященной проблеме самоубийства, к Сью подошел мужчина, встал перед ней на колени и проговорил: «Я просто хочу сказать, как сильно я вами восхищаюсь. Я не могу поверить в то, как с вами обращались. Каждый день я брал газету и ожидал, что еще там будет написано, как люди с вилами нападают на вас на подъездной дорожке». Незнакомцы обнимали Сью. Но перспектива нормальной жизни все еще остается призрачной. Она рассказала о недавней поездке в супермаркет, когда кассир увидела ее имя на водительских правах. «А потом она произнесла: „Клиболд… Вы знали его?“ И я отвечаю: „Это мой сын“. И она завела шарманку: „Это дело рук Сатаны…“ А я стою и думаю: „Пожалуйста, давайте упакуем продукты, и все“. Я выхожу из магазина, а она кричит мне вслед о том, как молится за меня. Это так изматывает».
Перед тем, как я впервые пошел на встречу с Томом и Сью, друг спросил меня, не боюсь ли я Клиболдов, как будто я мог оказаться подвержен какому-то заразному злу в их доме. В конечном счете оказалось, что труднее всего иметь дело с их глубинной нормальностью. Один из друзей Дилана сказал, что он называл их Уордом и Джун в честь жизнерадостной семейной пары в сериале «Оставьте это Биверу», потому что их дом казался таким приятным и предсказуемым. Мне показали семейные фотоальбомы и домашние видео. Меня особенно поразило видео, на котором Дилан идет на выпускной бал за три дня до расправы. Он немного грубоват, что свойственно подросткам, но в нем есть и нежность, и он кажется хорошим парнем. Мне никогда бы в голову не пришло, что он может оказаться на грани бессмысленного уничтожения. Его длинные волосы собраны в аккуратный хвост, он поправляет взятый напрокат смокинг и жалуется, что рукава немного короче, чем нужно, и улыбается, когда его спутница прикалывает ему бутоньерку. «Папа, зачем ты это снимаешь? – спрашивает он, затем смеется и добавляет: – Что ж, когда-нибудь я посмотрю его снова, и мне будет интересно, о чем я думал». Это было впечатляющее лицемерие, потому что оно передает ощущение человека, который однажды вспомнит, как он одевался, рядом с ним была красивая девушка, а он собирался на самую большую вечеринку в своей жизни. Ближе к концу видео он говорит: «У меня никогда не будет детей. Дети просто портят тебе жизнь». Внезапный момент гнева возникает из ниоткуда и так же быстро улетучивается.
Со дня кровавой бойни, 20 апреля, и до следующего октября Клиболды мало знали о том, что произошло, за исключением того, что Дилан участвовал в стрельбе и предположительно покончил жизнь самоубийством. «Мы продолжали цепляться за веру, что он на самом деле никого не убивал», – говорила Сью. Затем пришел отчет из полиции. «Это снова оживило мое горе, потому что у меня больше не было причин для отрицания. Они говорили о том, кого он убил. Вот маленькая карта школы со всеми маленькими телами на ней». Затем они увидели «подвальные записи», которые Дилан и Эрик намеренно сохранили, они показывают Дилана таким, как будто он не имеет никакого отношения к молодому человеку на другом видео, где он собирается на выпускной бал: здесь это был человек, извергающий ненависть, полный самовозвеличивающей ярости. «Просмотр этих видео был так же травматичен, как и само событие, – сказала Сью. – Все защитные убеждения, которых мы придерживались, были разбиты. В нашем доме не было разговоров о ненависти. Я наполовину еврейка, и все же в их разговорах был антисемитизм; они использовали уничижительные слова: ниггер, жид. Я увидела конечный результат всей своей жизни: я создала монстра. Все, во что я отказывалась верить, было правдой. Дилан был добровольным участником, и стрельба не была результатом спонтанного импульса. Он купил и создал оружие, предназначенное для того, чтобы положить конец жизням как можно большего количества людей. Он стрелял на поражение. Впервые я поняла, каким Дилан был для других. Когда я увидела его презрение к миру, я почти возненавидела своего сына. Я хотела уничтожить видео, которое сохраняло его в тенетах этой запутанной и жестокой ошибки. С какой бы любовью его ни вспоминали те, кто его знал, эти записи будут постоянно противоречить всему положительному, что можно было сказать о его характере. Мне они принесли удушающую пустоту». На этих пленках, как и в случае с надеждой на дне ящика Пандоры, сохраняется один момент доброты: когда Эрик упоминает их родителей, Дилан говорит: «Мои родители хорошо ко мне относились. Я не хочу, чтобы они это видели».
