Если вернуть Тома и Сью в их воспоминания до грехопадения, в их голоса возвращается легкость. «Дилан был чудом, – вспоминает Том о раннем детстве своего сына. – Невероятно мотивированный. Любопытный». Каждый год в день рождения Дилана Том отправляется в то место, где они раньше гуляли, и берет газировку Dr. Pepper, потому что Дилан любил Dr. Pepper, и плюшевого коалу, которого Дилан любил в детстве. Клиболдам потребовалось три года, чтобы очистить комнату Дилана и переделать ее в приятную комнату для гостей, в которой я спал во время своих визитов. Сью сказала: «Он был чудесным, красивым, почти идеальным ребенком. Он заставлял вас почувствовать себя прекрасным родителем, потому что он все делал правильно. Дилан обладал невероятной организованностью и структурным мышлением, что помогало ему выполнять самые разные функции». В три года он уже мог считать до 110 и использовал магниты на холодильнике для составления уравнений. Он пошел в прогимназию на год раньше, получил высшие оценки и был принят в программу для одаренных детей. «Когда он был совсем маленьким, он складывал пять или шесть головоломок в кучу, ему нравилось разбираться с ними одновременно. Ему нравились лабиринты; он любил головоломки по поиску слов. Играл в шахматы с Томом. Он был чистым наслаждением». Сью искоса посмотрела на меня, затем тихо сказала: «Вы не представляете, сколько времени прошло с тех пор, как у меня была возможность похвастаться своим сыном». И затем добавила: «Он был очень податливым. Если вы рассуждали вместе с ним и говорили: „Вот почему я думаю, что тебе следует что-то сделать“, – вы почти всегда могли убедить его изменить свое мнение. Я привыкла видеть в этом сильную сторону свою – как родителя. Но теперь понимаю, что это могло быть ужасным недостатком».
Только один инцидент с Диланом, произошедший за год до массового убийства, наводил на мысль, что с ним что-то не так. Весной первого года обучения Дилан попросился переночевать у своего друга Зака, и, когда Заку пришлось отказаться от встречи, Дилан воспользовался этим и поехал кататься на машине с Эриком. По дороге в каньон, куда они ехали пускать фейерверки, они остановились на стоянке и заметили на переднем сиденье стоящего рядом фургона инструменты и видеооборудование. Они схватили камень, разбили окно, вытащили то, что там было, а затем включили внутреннее освещение, чтобы осмотреть свою добычу. Когда полицейский остановился, чтобы проверить, что здесь происходит, Дилан почти сразу признался в краже, и оба мальчика были доставлены в участок. «У нас звонит телефон, – рассказывала Сью. – От шерифа. Самая темная ночь в нашей жизни на тот момент». Они поехали в участок и обнаружили Дилана и Эрика в наручниках. Полиция вернула мальчиков под опеку их родителей и поместила их в программу предотвращения преступности
[1479], которая направлена на то, чтобы помочь несовершеннолетним избежать судимости, назначив им общественные работы, образовательные курсы и возмещение убытков. Оглядываясь назад, Сью считает, что этот предполагаемый акт милосердия оказался подлой уловкой судьбы: если бы они попали в тюрьму, мальчиков разлучили бы и выбросили бы из школы, где они чувствовали себя униженными.
Семья вернулась домой на рассвете, и Сью была в такой ярости, что не могла разговаривать с Диланом. Когда на следующий день Том пошел на прогулку с Диланом, он был поражен бешенством сына из-за ареста. «Он чувствовал себя выше всего, полностью оправдывая содеянное, – рассказывает Том. – Нравственная сторона проблемы ускользнула от него». Сью тоже заметила подобное отношение, и в протоколе программы предотвращения написано, что он не понимал неправильности того, что сделал. «Я сказала: „Дилан, помоги мне понять, что это было, – вспоминала Сью. – Как ты мог сделать что-то настолько нравственно неправильное?“ И он ответил: „Ну, я же не навредил другому человеку, это же была собственность какой-то компании. А на такие случаи у них есть страховка“. И я воскликнула: „Дилан! Ты меня пугаешь!“ Он тут же отозвался: „Ну, меня это тоже напугало, потому что я не знаю, зачем сделал это. Просто, раз – и мы это сделали“». Его мать списала это на подростковое импульсивное поведение и заставила пообещать, что никогда больше он не станет делать ничего подобного. «Он сказал: „Я обещаю. Но мне страшно, потому что я не знал, что поступлю так в тот раз“. Поэтому я сказала: „Ну, теперь ты знаешь“».
Сью спросила участников программы предотвращения, нуждается ли Дилан в психологическом консультировании, и они провели стандартные психологические тесты и не обнаружили никаких признаков того, что он склонен к самоубийству, убийству или депрессии. «Если бы я могла прямо сейчас сказать что-нибудь группе родителей, я бы сказала: „Никогда не доверяйте тому, что вы видите“, – рассказывала Сью. – Он был милым? Задумчивым? Незадолго до его смерти я отправилась на прогулку и попросила его: „Если пойдет дождь, поезжай и забери меня“. И он сделал это. Он был рядом с вами, и он был лучшим слушателем, которого я когда-либо встречала. Теперь я понимаю, что это произошло потому, что он не хотел говорить и прятался. Он и Эрик вместе работали в пиццерии. За пару недель до событий в „Колумбайне“ любимая собака Эрика заболела, и казалось, что пес не выживет, поэтому Дилан работал и в смену Эрика, и в свою, чтобы Эрик мог проводить время со своей собакой».
В тексте, который Дилан и Эрик оставили после себя, Эрик выглядит убийцей, весь его гнев направлен вовне. Дилан кажется самоубийцей, его энергия подпитывает самоотречение и самокритику. Как будто Дилан пошел на убийство ради Эрика, а Эрик – на самоубийство ради Дилана. Ближе к концу Дилан считал оставшиеся часы. «Как он мог держать это в секрете, – думала Сью, – всю эту боль, которую он испытывал?» Когда я спросил Клиболдов, что бы они спросили у Дилана, если бы он был сейчас с нами в комнате, Том воскликнул: «Я бы спросил его, о чем он, черт возьми, думал и что, черт возьми, он считал, что делает!» Сью минуту смотрела в пол, а затем тихо сказала: «Я бы попросила его простить меня за то, что я, его мать, никогда не знала, что творится у него в голове, за то, что не смогла ему помочь, за то, что не стала человеком, которому он мог довериться». Позже она добавила: «Мне снились тысячи снов о Дилане, где я разговаривала с ним и пыталась заставить рассказать, что он чувствует. И как-то приснилось, что я готовлю его ко сну и задрала ему рубашку, а он весь в порезах. И он был во всей этой боли, а я ее не видела; он спрятал ее».
Клиболды оказались в ловушке судебных процессов, возбужденных некоторыми семьями жертв. Через четыре года после трагедии они дали показания под присягой – предположительно конфиденциально – на глазах у этих родителей. На следующий день одна из денверских газет заявила, что мир имеет право знать, что они сказали. «После всего, через что мы прошли, это подразумевало, что они все еще считают, что мы виноваты, – вздохнула Сью. – Это было что-то вроде: „Как вы могли не знать? Нет, ну как вы могли этого не знать?“ А ты твердишь: „Я не могу ответить на этот вопрос. Я не знала, я не знала, я не знала. Сколько раз ты можешь повторять одно и то же? Разве могло бы быть так, что мы знали, но не обратились за помощью и никому не рассказали?!“»
